Сергей Евин

Памяти Олега Хандуся

В один из прекрасных дней этого жаркого лета я отложил в сторону надоевшую книжку из серии «Пламенные революционеры секса», рассказывавшую о поучительном занозистом пути боевой хохочущей саламандры сексомагии – Эдди Лимоноffе – и вышел на улицу с желанием наконец-то устроиться на работу.

Стенд службы трудоустройства висел на углу улицы имени Радио Люксембург. Я подошёл к нему и внимательно проглядел все объявления. Некоторые, правда, прочитать не удалось, вывешены они были давно, и со временем бумага покоробилась; объявления свернулись в кокон – тугой и бледный; ну, а на остальных было: спичечная фабрика приглашала девушек работать спичкоукладчицами, макаронной фабрике требовались фасовщицы, организации «Бочкотара» был срочно нужен укупорщик вручную.

Туда я и поехал. А чтобы не скучать в дороге, купил в газетном киоске «Красную звезду». Пока ехал автобус до нужной остановки – я просмотрел газету. Много места в ней занимала статья, критиковавшая недостаточную разработку военно-патриотической темы в школьном букваре: «О ракетах стратегического назначения в букваре ничего не говорится, – возмущался автор, – а ведь это главная ударная сила нашей Армии!»

Организация «Бочкотара» находилась на окраине города, сразу за полуразрушенным бывшим женским монастырём – теперешним складом горюче-смазочных материалов. Я шёл мимо старых, уходивших в землю домов; шёл, посматривая по сторонам, замечая то тут, то там – пристроенную разными способами бочкотару – ящики из-под марокканских апельсинов уложенные заботливой и аккуратной рукой; из бочкотары были дворовые столы и двери на сортирах, скамеечки для посиделок и собачьи будки; по всему было видно: с бочкотарой работали настоящие мастера. Я шёл поучиться у них мастерству укупорки и складирования, шёл посмотреть на их не заемный, никем не пережёванный опыт жизни, познать всю натурфилософию их недвусмысленного существования в среде профвзносов и плодово-ягодных бутылок. Я надеялся разобраться легко и правильно.

Старорежимной напряжённой кирпичной кладки здание с узкими стрельчатыми окнами – бывшая частная балетная школа, где в далёком критическом прошлом – большие залы, блестящие глубокие зеркала. С приходом новых энергетически пропитанных времён всё было перестроено в отдельные нумера, новых акробаток стали звать – мадам, пока внезапно не высохли и обмелели зеркала. Тогда нумера превратили в кабинеты, в них повесили один и тот же портрет. Надолго здесь поселилась организация ничего не хотевшая иметь общего с недавним прошлым, кроме, понятно, здания.

Я поднимался по чисто выметённой лестнице с продавленными как старый диван ступеньками, хранившими в своей памяти эхо множества шагов: помнили они упругие пуанты балерин? Сбитые каблуки чёрных лодочек мадам-с? Лакированные туфли всяких прощелыг и перерожденцев? Растоптанные казённые сапоги курьеров? Шаркающие подошвы несправедливо обиженных?.. Может, и помнили, но это была немногословная память…

Среднего роста лысоватый человек с набухшим дремотным лицом встретил меня в отделе кадров. Я сказал ему всё, что хотел и, ожидая ответа, оглядел стены кабинета. На них висели графики грузооборота и перевозок, разные инструкции в чёрных рамках, огнетушитель, плакат, клеймивший многожёнство и репродукция картины «Всюду жизнь».

– Ну что, – сказал начальник отдела кадров, глядя на меня, – давайте ваши бумаги, люди нам нужны.

Я не знал что делать, документов-то с собой не было.

– Смелее, – сказал начальник, – смелее, что там у вас в руке, давайте сюда!

И я протянул ему газету.

– Та-аа-к, – довольно сказал он, – что тут… Ага, «звёздочка»! Хорошо, хорошо, – приговаривал он, разворачивая и переворачивая газету.

– Я, признаться, тоже люблю «звёздочку», хочу вот статью им послать, на днях написал… Тема нужная, социально острая: «Необходимость войск ситуационного контроля для улучшения управления центральным округом». Да, знаю, что интересно, но немного ещё нужно поработать…

Я рискнул его перебить:

– Кстати, о моей работе…

– Да, – кивнул он, – пойдёшь в цех, спустишься в подвал, там – Укупорка на Крайний Север. Туда и требовался человек. Ну, а на месте тебе всё покажут. Возьми газету.

Спустившись на первый этаж, я через внутреннюю дверь попал на территорию организации. Начиналась сразу за дверью и уходила в горизонт широкая бесконечная аллея передовиков производства. На аллее не было ни души. Жёлтый сухой песок скрипел под ногами, кусты шиповника, ровные и подстриженные в начале, через несколько метров поднялись, разбросали ветки в стороны, росли дико и нетронуто. Песок постепенно терял желтизну, становился серым, нога тонула в нём по щиколотку. Через шаг я погрузился в него по колено. Здесь он был свинцово серым и неприятно попахивал. Я вытащил ногу, но другая поехала вниз, я не удержался и упал, правая рука ушла в песок по локоть, пальцы наткнулись на что-то. Я выдернул находку – это была пустая бутылка из-под вина «Анапа Рислинг». Я повертел её, поскрёб ногтем бледную поеденную временем этикетку: древний исчезнувший сорт! Прощальный привет с пирушки отцов, с чем сравнить тебя нам, несолоно хлебавшим…

Я забросил бутылку в кусты и пошёл дальше, приспосабливаясь к песку и напевая слышанную когда-то песенку: «Споём дружней, о счастье наших дней!», – и с этой песенкой шёл и шёл по аллее, пока не споткнулся.

Чертыхнувшись, присел, разгрёб руками песок: я споткнулся о рельс притопленный в песке, ржавый и мёртвый.

Я поднял глаза и увидел далеко стоящий эшелон, почти на линии горизонта. От сильного напряжения в глазах пропала чёткость, но я видел, что словно бы порывы шквалистого ветра раскатывали в разные стороны вагоны – один за другим, и через минуту всё было кончено: очистилась до голубизны безоблачного неба перспектива, и только одна тёмная точка тревожила зрачок – она надвигалась, наливаясь силой и быстро увеличиваясь в размерах – катящийся по рельсам вагон стремительно сближался со мной.

Я отпрыгнул в сторону от предполагаемой колеи и вовремя: он ходко прошёл мимо угрюмый и наглухо закрытый. Я проводил его взглядом и всё же не уловил мига, когда он сошёл с рельсов. Облако песочной пыли закрыло его, заглушило скрежет стали колёс о песок.

Когда же оно улеглось, скособоченный вагон давно и плотно стоял в песке. И я лишь скользнул взглядом по надписи мелом на его боку: «Fiambres».* Я потерял к нему интерес. Меня манила очищенная перспектива и стук молотков, хлёсткий и злой. Стук был внутри открывшейся перспективы, в центре её виднелось здание из плит, около которого громоздились готовые к отправке контейнеры.

Не успел я осмотреться, как из цеха выбежали три мужика в одинаковых бледно-синих рабочих комбинезонах c выцветшим набитым большими буквами трафаретом «Hudsucker Ind.» и громко матерясь, засуетились, тщетно стараясь поднять жестяный ящик с надписью «Шурави марг».**

– Эй, давай помогай, чего стоишь! – вдруг заорал мне один из мужиков.

Но едва я взялся за ящик, они, как по команде, бросили его, закурили сигареты и, встав в кружок, начали обсуждение какой-то телесерии. С телесерии они перешли на баб. Один похвалился несомненным достоинством новой подруги, показывая размеры её жопы тем способом, каким обыкновенно рыбаки показывают размеры пойманной рыбы; другой говорил о непреходящей ценности шаров вживлённых ему в армии; третий обновил эту тему историей про соседа недавно вернувшегося с глухой сибирской зоны и из баловства приживившего там себе мышиные ушки на «это дело», сейчас, мол, все бляди города пишутся к нему в очередь, уши эти, к тому же, ещё и шевелятся там… Мужики засмеялись, а я, оставив неподъёмный ящик в покое, прошёл в цех.

Цех был заставлен пустыми контейнерами, бочкотара валялась под ногами, а то, что ранее казалось стуком молотков, на деле было стуком костяшек домино. Играла вся бригада: одни наблюдали за игрой, другие, те, что на кону – бросали хвастливые фразы: «Не с кем сыграть, нет в цеху игроков!», но как только они проигрывали, так сразу начинали укоризненно пенять друг другу: «Как же ты не дал конца? – А ты зачем четыре пусто поставил? Поторопился ты четыре пусто поставить!..». Играли они, конечно, виртуозно, за много ходов вперёд просчитывая варианты, выбирая оглушительный верняк и кончали с тремя на руках, кладя фишку к фишке так, как каменщик кладет, притирая кирпич к кирпичу.

– У тебя, что ли, «Прима Ностальгия»? – неожиданно обратился ко мне один из игроков.

Я покачал головой:

– Не курю, – и спросил его: – Как пройти на Укупорку?

– Это по лестнице вниз, в подвал, – сказал он, катая пальцами сигарету, протянутую ему соседом, и закричал, вникая снова в игру: « Голым, голым кончай!».
В углу цеха, рядом с бумажными мешками набитыми мусором, был вход в подвал: в бетонном полу зиял провал с торчащей арматурой и круто уходящей в темноту сомнительной лестницей.

Я начал спускаться, лестница расслабленно заскрипела, от громкого хохота я вздрогнул, нога промахнулась мимо перекладины («голым, голым кончил!»), и я чуть не слетел вниз, но удержался и продолжил осторожный спуск.

Тусклая лампочка горела перед дверью с надписью: «Укупорка на Крайний Север». Я облегчённо вздохнул и открыл дверь.

Огромный плохо освещённый подвал напоминал вздувшуюся от ботулизма банку; сквозь него, по центру, тянулась провисшая широкая лента конвейера, она тихонько волоклась куда-то в темноту. Тёплая большая капля воды упала мне на лицо. Я посмотрел вверх: где-то там проходили еле видимые огромные проржавевшие трубы. Единственная яркая лампочка горела над столом, за которым играла бригада укупорщиков. Несколько человек шумели на весь подвал; стук костяшек домино и громкий разговор подвели меня к столу.

«Что же ты, махновец, невкипишь, пусто четыре поставил! – сокрушался один из игроков, – что же ты наделал! Как теперь рыбу делать?!»

Cпорили за столом и на более отвлечённые от игры темы. Так молодой укупорщик горячо убеждал своего старого и седого товарища в том, что некая Люська-контролёрша – целка. Старый был настроен более скептично и недоверчиво качал головой, толкуя про какое-то ведро пролетающее где-то со свистом.

Я представился мужику с повязкой на левой руке – «Бригадир». Он сдержанно кивнул и после нескольких минут сосредоточенной игры сказал, что если есть вопросы, я могу ему их задать.

– Откуда берётся груз для укупорки? – спросил я бригадира, подсчитывавшего очки у партнёров.

– У нас он уже на ленте, а кто его ставит… Да брось ты! – закричал он. – У вас двадцать семь, чё ты дупль-то прячешь?! У нас двадцать три… Да зачем тебе это знать, лишнее это, присаживайся, отдыхай пока.

Я присел на деревянную скамейку, достал из кармана газету купленную утром. Сидевший рядом пожилой укупорщик покосился и сказал:

– У меня тоже есть газета.

Он вынул откуда-то из-за пазухи свою газету и, читая, громко выражал одобрение написанному:

– А вот, мужики, статья «Торговцы кровью», а вот, – «Планы мировой войны», да, сильно нынче пишут в газетах!

Я посмотрел на его газету – она была грязно-жёлтая, как песок на аллее передовиков и сильно мятая, возможно, от тщательного чтения.

Мужик вслух прочитал стихи, заканчивающиеся строчкой: «Но звери попали в капканы Ежова!». Я попросил у него газету. Он предложил поменяться:

– Дай-ка мне свою, а ты мою возьми, на!

И мы обменялись газетами. Его газетой была «Правда» за тридцать седьмой год.

На ленте конвейера стояло несколько больших ящиков открытых сверху. Двое проигравших нехотя встали и пошли к конвейеру. Я за ними. Мы взяли молотки, влезли на ленту, я заглянул в ящик – он доверху был набит школьными тетрадками. Я переворошил верхний слой тетрадок, они все были надписаны: фамилия, имя, класс, школа, город. Раскрыв одну я понял, что это сочинение по книге президента. Взял другую – там было то же самое.

Укупорщики быстро заколотили ящики, повесили какие-то бирки. Лента шла пустая и они, спрыгнув с неё, ринулись к столу. Но я увидел ещё один ящик, выплывавший из темноты. Я крикнул им. Они мне в ответ: сам давай, делай красиво, учись!

Я был деловит и собран, всё делал, как они и получалось неплохо. Увидел сбоку дыру, прикрытую старой мешковиной, потянул сгнившую мешковину, она лопнула и из дыры вывернулась загорелая мускулистая рука с чёрными вздутыми венами и наколкой на бицепсе: «Склонен к побегу».

За столом мой рассказ выслушали спокойно. Поднялся один – посмотреть.

Рука висела, слегка подрагивая и покачиваясь. Укупорщик прочитал наколку, покачал головой и забросил руку обратно в ящик. Забил дыру. Постоял, подумал и добавил пару гвоздей-соток. Он не уходил, шла партия ящиков и, вот уже все укупорщики слаженно возились с ними.

У меня дрожали руки, я не решался брать молоток, но меня позвали.

– Иди сюда, – сказал бригадир, – подавай мне доски, мы в раз всё оформим!

Я с опаской посмотрел, ну, а что в этом? В этом были рулоны ватмана, чертежи, толстые папки с документами. Я взял первую попавшуюся папку, развязал тесёмки и, подумав, что это, пожалуй, диссертация какая-то, листанул наугад страницы, наткнулся на «Приложение», там значилось: военные карты и карты Таро Тота, географические карты СССР и США, Японии и Китая, докладные записки разных институтов, протоколы закрытых заседаний депутатских групп, годовые подписки журнала «Партийная архитектура», ноты симфонии «Vae Solis». Я пролистал дальше и нашёл название этого труда: «Щупальца Кальмара», а ниже было пояснение – «План тайного и внезапного переноса нашего строя на их материально-техническую базу». Мне захотелось подробнее ознакомиться с этим трудом, но жёстко акцентированный голос бригадира вернул меня на ленту конвейера.

– Посмотрел? – спросил он, недобро щурясь. – Теперь иди вон туда и жди меня, поговорим о ненужном твоём любопытстве и о секретности в работе.

Я стоял и ждал его. Ему оставалось сделать десятка два шагов, но поговорить нам не удалось. Поток воды обрушился на нас. Стеклянная стена проливного ливня настолько густого и плотного, что я увидел в нём своё растерянное отражение – разделила нас. Откуда-то послышались слабые крики и пропали. Я заметался, потерял ориентировку и сунулся, спасаясь от дождя в ящик стоявший на конвейере. Пока влазил, заметил, что лента движется. В ящике было сухо, сквозь доски протекала вода, но незначительно. Я лежал на чём-то ворсистом, надёжном. Оказалось, на солдатской шинели.
«Вот, кстати, – подумал я, – вымок, насквозь вымок…».

Я надел шинель и сразу стало хорошо, тепло… На какое-то время я забылся, а очнулся, когда услышал характерный перестук колёс поезда идущего по железке. Подбирая полы шинели, я вылез из ящика и оказался в сумрачном помещении. Это был вагон. Я бросился к дверям, ломанул их плечом, но они были закрыты наглухо. Хотелось плакать. Я сел на пол, всхлипнул, и услышал негромкий голос:

– Ну что ты, браток? Ничё… Всё будет хорошо, не грусти.

Глаза привыкли к сумраку вагона, и я увидел их. Несколько человек в шинелях, на нарах, в глубине вагона.

Один из них снова приободрил меня, посоветовал застегнуть шинель. Чьи-то руки опустили к моим ногам плотно набитый сидор.

– Вот и порядок, – сказал тот, с негромким похожим на отцовский голосом. – Сейчас я за тебя спокоен. Боекомплект у тебя на руках. А то без пайка-то, куда хужее, верно?

И я согласился.

Он попросил спички, я знал, что у меня нет спичек, но для уважения – тщательно пошарил в карманах, вытащив попутно газету.

– А-аа… свежая? – обрадовался он.

– За тридцать седьмой год, – сказал я.

– Это понятно, – сказал он, – а число?

И я не уловил в этом его вопросе ни иронии, ни насмешки. Я не ответил.

– Ты почитай, почитай, – попросил он, – вон и ребята послушают.

К нам уже подсаживались.

Я прищурился:

– «Выродки!», – начал с выражением.

– Не то, не то! – с мукой в голосе сказал он. – Как там на фронтах?

– На фронтах?! – повторил я. – На фронтах… Сейчас, вот, нашёл!

И я начал читать сводку: «Южный фронт Испании – войска продвинулись. Восточный фронт Испании – большие потери у мятежников. Мадридский фронт – тяжёлые бои с переменным успехом».

Они молчали, может, думали о тяжёлых боях на Мадридском фронте, может ещё о чём…

И я молчал, и я думал… Я ощущал полное с ними единство, меня грело слово «браток»… И вот, что ещё я думал: «Кто знает, в чём оно – с ч а с т ь е н а ш и х д н е й?»

Вагон сильно мотало, но ровно стучали колёса на стыках – навевая сон. И лишь воспоминание о том, давно уже улёгшемся облаке песчаной пыли – тревожило меня и не давало заснуть.

 

________________________________________

* «Fiambres» – (исп.) – здесь: пушечное мясо.
* * «Шурави марг» – (афган.) – русский мёртв.