Анатолий КОЛОМЫЦЕВ
Все течет, ничего не меняется
В связи с шумихой вокруг скульптуры Кентавра на Фонтанной площади, мне вспомнилась очень похожая история, о которой я читал когда-то.
Весной 1880 года в Петербурге, в Академии художеств проходила выставка известного скульптора Марка Антокольского. Экспозиция состояла из работ, привезенных скульптором из-за границы. Выставка стала культурным событием. По воспоминаниям современников, в течение нескольких месяцев только и разговоров было, что об этой выставке. Вот, что писал по этому поводу младший современник Антокольского, его коллега по цеху, Илья Гинцбург: «Никогда в залах Академии не было столько скульптурных произведений одного и того же художника, никогда в скульптурных работах, выставленных в Академии, не было столько серьезности, глубокой мысли и художественного совершенства, как на этот раз».
Но, как вы понимаете, не все разделяли такое мнение. Так бурную полемику вызвала работа «Голова Мефистофеля». Посетивший выставку поэт, граф А. Голенищев-Кутузов опубликовал в шестом номере «Вестника Европы» стихотворение «К Мефистофелю. Между «Христом» и «Сократом»». Графу показалось, что Мефистофель выглядит как-то слишком уж симпатично в своей порочности, когда, наоборот, должен внушать отвращение и ужас.
Что характерно, в полемику с Голенищевым-Кутузовым вступил Константин Кавелин, виднейший представитель русской общественной мысли XIX века, историк, философ, правовед. Он написал в редакцию «Вестника Европы» письмо, которое и было опубликовано в седьмом номере журнала, то есть, непосредственно вслед за разоблачительным стихотворением.
Приведу некоторые выдержки из этого письма, просто для того, чтобы вы почувствовали, что и в то далекое время градус полемики был ничуть не ниже, чем сегодня.
«…я намерен призвать к суду науки и художественной критики гр. А. Голенищева-Кутузова за его стихотворение «К Мефистофелю», напечатанное в июньской книжке вашего журнала. Обвинения, которые я на него возвожу, касаются двух пунктов. Поэт, во-первых, неправильно понял создание Антокольского – его бюст «Мефистофель»; во-вторых, он не понял вообще Мефистофеля, каким он может представиться уму и сознанию современного человека, при теперешнем состоянии знания.
Гр. А. Голенищев-Кутузов увидал у Мефистофеля Антокольского искривленную усмешку на устах, туман лжи, отраву презренья в задумчиво-блуждающих глазах. Ему показалось, будто взор Мефистофеля над ним, поэтом, смеется; будто Мефистофель язвит и хохочет, подмигивает на красоту, на чувство, сжигает людей огнем презрения.
Признаюсь, я в исполенном глубокого значения произведении Антокольского не заметил ничего подобного. В искривленном рте выражается, на мой взгляд, совсем не хохот и язвительность, а глубокое душевное страдание преждевременно состарившегося человека. Мефистофель Антокольского, с его редкими волосами и болезненной худобой, обличает не старого, но дряхлого человека, который много пережил, много испытал и завял еще во цвете лет. Глаза его, в которых сосредоточена вся сила и энергия этого молодого старика, далеко не выражают презрение, и еще менее того задумчиво блуждают; напротив, взгляд его до того силен, проницателен и сосредоточен, что от него становится жутко, холод пробегает по жилам, когда долго на него смотришь.
Поэту хотелось непременно увидать в Мефистофеле злобные душевные движения, это было ему нужно для основной его мысли, которая выражена в первой строфе и в самом конце стихотворения, и вот он приписывает бюсту выражение, которого он, я думаю, не имеет. Вот мое первое обвинение. Второе находится с ним в теснейшей связи.
Поэт видит в творении Антокольского то, чего, по мне, в нем нет, потому что задался известным, готовым представлением о Мефистофеле, а это представление, как мне кажется, далеко ниже того, что выразил Антокольский, – сознательно или бессознательно – это до нас не касается. Гр. А. Голенищев-Кутузов воображает себе Мефистофеля гением злобы и сомнения, духом презрения, ядовитой насмешки, клеветы; Мефистофель, по его понятиям, должен дышать ложью и развратом, развенчивать святыню и нашептывать людям лукавые речи, переданные в следующих стихах:
Добро и зло, ничтожество, величье,
Все, что живет, что отжило давно…
Где суд тому, где мера, где различье?
Не все ль людьми поругано равно!
…Современный Мефистофель есть жертва печального недоразумения. Он – не деятельное начало зла, а, напротив, разрушенная нравственная личность, потерявшая точку опоры, а вследствие того, всякую инициативу и энергию. Он – воплощенное знание и понимание общих, отвлеченных условий бытия, но не способен ни к какой творческой деятельности, доступной и открытой только для личностей, соединяющих с знанием и пониманием полноту индивидуальной нравственной жизни. В наше время он уже не силен и не страшен, потому что дни его сочтены. Наука породила, наука же и сведет его в могилу. Антокольский увековечил его образ незадолго перед его смертью.
Быть может, многие из моих читателей скажут: «Что вы фантазируете! Мефистофель Антокольского совсем не таков, каким вы его описываете. Все, что вы говорите о нем, создано вашим воображением!»
О том, верно или нет впечатление, которое на меня произвел бюст, – я не буду спорить. Несомненно то, что он вызвал во мне именно те мысли, которые невольно вылились на бумагу. Художественный вопрос я совершенно отклоняю, предоставляя рассудить его знатокам дела…»
Вот такой образчик дискуссии позапрошлого века. Но согласитесь, ведь есть что-то общее с нынешними обсуждениями – в самой постановке вопросов, в определенной безапелляционности, в некоей претензии на знание истины. Хорошо еще, никто не потребовал убрать с выставки бюст «Мефистофеля», как оскорбляющий чувства верующих. А ведь, между прочим, Марк Антокольский был знаменитым скульптором. Маленький штришок – его статую Иоанна Грозного приобрел для Эрмитажа лично Император Александр II за восемь тысяч рублей. По тем временам, очень большая сумма.
Хотя Кавелин, как бы, оправдал Антокольского и его творение, сам художник не разделял оптимизма своего «адвоката». Спустя пять лет, Антокольский напишет известному критику В. Стасову: «Кавелин сказал, что я создал «Мефистофеля» накануне его смерти, а по-моему – накануне его рождения». Судя по всему, прав оказался скульптор.
«Новая социальная газета», №19, 1 октября 2020 г. Публикация размещена с разрешения редакции «НСГ». Адрес редакции «Новой социальной газеты»: г. Пенза, ул. Куприна/Сборная, 1/2А. Тел./факс.: 56-14-91.
