Виктория СЫСОЕВА

 

 

Осторожно. Двери закрываются

 

Трамвай отправляется в тридесятое чужеземье.
Пассажиров просят пристегнуть везение.
Иначе здесь не справиться.
Осторожно. Двери закрываются.
Осторожно. Сиденья слеплены из пластилина,
Поручни склеены из фольги, опилок и серпантина.
Осторожно. Кондуктор держит наизготовку
Пластмассовый меч.
Беременным, детям и нервным лучше лечь.
Кстати, предупреждает диспетчер скрипуче-ласковым
Голосом.
Через десять минут мы выходим на полосы
Опустошенности и тоски.
Тоска забьёт набатом в виски.
И в ту же минуту
Всё внутри опустеет. Согласно маршруту.
Следующая остановка – у чёрта на куличиках.
Здесь тоска деформируется в безразличие.
Что вы, милые. Ещё рано радоваться.
На вашем пути кочек, оврагов и прочих гадостей
Великое множество.
Пока пройдёшь через них, ощутишь всё убожество
И тщетность исканий.
Осторожно.
На следующей остановке
Возможно
Обрушение мироздания.

 

 

Куклы

 

Старые, больные, забытые куклы
в кукольных домиках спят,
путаясь в одеялах,
поминая недобрым словом
своих престарелых уже ребят.
Их, кукол, здесь навалом.
Одних неигрушечной болью
скручивает тоска
по бывшим детишкам.
У тех теперь уже не портфель подмышкой,
а два тяжёлых таких тюка.
В одном, переброшенном через плечо, –
Бывшие жёны, забытые дети. Так горячо
Обжигает спину семейная ноша.
Кукла молит:  «Хочешь, я её с тебя сброшу?
Возвращайся только. И будет как раньше:
Я – твой лучший друг. Ты – мой милый мальчик».
Мальчик с сединой на висках
Тяжело вздыхает, он уже в тисках
Второго мёртвого груза. Работа,
Ненавистная до колик, судорог, рвоты...
Она повисла на нём с полвека назад.
Тогда в нём кипели страсть и азарт,
А сегодня он – признанный ас
В первенстве среди серых, гниющих масс.
Кукла снова тянет поломанные ручонки к нему,
нетерпеливо подпрыгивает на месте:
«Я спасу тебя! Приласкаю, поглажу по жёстким твоим волосам
и тепло-тепло обниму».
Мальчик с двумя тюками в ответ
Только хмурится, раздувает ноздри, злится
и сжимает в руках
водяной пистолет.
Кукла хлопает подрезанными ресницами.
Он набирает из-под крана воды,
нажимает на кнопку и...
струя смывает с полки все следы
Его докучливого детства.
Кукольный домик раскатывается на полу
как слоёное тесто.
Всё потому, что куклы должны
оставаться в пыльном подвальном углу
и знать своё место.

 

 

Вторая «Комната»

 

Это же так здорово!
Сидеть в этой закупоренной
Комнате
И вдыхать
Пустоту,
Напевать под нос
Песенки Тома Йорка.
Одиночествовать.
Но в то же время
Чувствовать настоящий мир за версту.
Это же так здорово!
Стать чем-то вроде
Ветоши среди книжных полок.
Не выходить за пределы заметок
в ворде.
Залечь на самое дно,
Зарыться в стихах и прозе.
Просто пропасть.
Это же так здорово!
Комната разинет свою
Кубическую пасть
И ты нырнёшь прямо
в её шершавую
глотку.
Включишь память
На полную громкость.
Поставишь рекламу
На перемотку.
Заведёшь себе ёмкость,
Чтобы сплёвывать
Горькие моменты.
Это же так здорово!
Мотать ленту
Жизни
По отрезкам
И даже не думать
О том,
Чтобы сменить это место,
Эту комнату на что-то настоящее.
Ведь, в конце концов,
Всё, что вне комнаты –
Только навязчивая
Идея безо всяких фундаментов и основ.

 

 

* * *

 

И ты говоришь себе:
«Когда в Макондо
пройдут дожди,
люди проснутся
и выберутся из
своих гнёзд-скорлупок.
Отряхнутся
от банановой шелухи.
И поймут, как глупо
было славить все эти одиночества.
Возносить им почести,
петь псалмы, падать ниц,
Упиваться сказочными
предсказаниями,
оскалившимися со страниц,
почти обратившихся в шелуху.
Да, да. Люди проснутся и всё поймут.
Соберут предсказательную труху,
разведут кострище,
скрутят все эти сказочки в жгут
и сожгут
под весёлый треск
огня».
И ты говоришь себе:
«Также будет и у меня.
Я проснусь послезавтра,
в половине второго дня.
Выберусь из шерстяной чешуи
одеял
и почувствую:
Наконец-то! Я всё поменял.
Перекроил
божий промысел
и авторскую задумку».

Набрать в сумку
слова, по карманам
набить вымысел.
И думать:
«Я всех их переиграл,
всех переплюнул!»

Это снится тебе, мой сказочник.
А что, ты клюнул?
Хочешь, я расскажу тебе,
как всё будет?
Макондо сметёт ураган.
Ну, а ты на блюде
земного шара

останешься всего лишь бликом
Да. Одиночество многолико...

 

 

* * *

 

Бог теперь ставит заглушки на каждом углу.
Мы силимся вырваться в зону доступа через эту ватную мглу,
Ловим сигнал. Всевышний знал,
Как мы будем вслушиваться в каждый шорох.
А истина – это ворох
старых газет,
Истина сплетена с воздухом.
Растворена в чае.
Бог спрятал истину?
Может, истины нет?
Сколько бы ты не искал, а маразм крепчает.
Истина не в тебе. (Очередная обманка).
Истина не в религиозных баснях.
(Хотя, можешь уверовать в это).
Истина – большеглазая тощая оборванка,
А была королева. Изувечили – не узнать.
От истины сбежала вся её верная рать.
Истина подыхала везде понемножку – в кювете,
в театре, в баре, в роддоме, на том и на этом свете.
Само собой, со всем этим истина свыклась.
Теперь сама подставляет плечо.
И такие, как мы, (казалось бы, преданные её искатели)
Бьют с размаху. Не так, чтобы больно. Но саднит горячо.
И такие, как мы, шлифуют её основы кулаками, речами.
И бог ещё знает, чем. Истина улыбается и шепчет Всевышнему:
«Всё это останется между нами,
Глупые. Ведь так и уйдут ни с чем».

 

 

* * *

 

И море слижет нас каменистым своим языком,
Прополощет в солёной гортани.
Мы – сушёные рыбы пыльных речных городов,
И через десять дней нас здесь не станет.
Море выплюнет нас на берег
Перемелет
В галечных ладонях.
Море стонет
В первом приступе осени.

Мы осядем на дне его.
Уже историей.

 

 

Оле Лукойе

 

Мама, мама!
Сегодня ко мне собирается снова старый-добрый Оле Лукойе.
Со своим обветшалым цветным зонтом.
Мама, мама. Когда он, наконец, оставит меня в покое,
Я засну бесцветным, глубоким сном.

Мама, мама! Хуже всего, что сегодня пятница,
И милейший Оле – в предвкушении выходных.
Старик входит без стука, хотя какая мне к черту разница,
Когда он раскрывает свой пыльный зонт
и крутит в моей голове цветные пьяные сны.

Оле все колдовство своё отдал детям,
А ко мне он приходит показывать страхи
И мои, и чужие. А сегодня крутит залежалые бредни
Инфантильного Ганса и двух сумасшедших братьев.

Мама, мама! Мне неважно, в общем-то, чем набита моя голова по ночам.
Сказками ли про несчастных наивных барышень,
Нудными ли притчами о вечных вещах.

Я бы уют нашла и в лесу, и в драконовом логове,
Только бы Оле перестал крутить зонт
В его сторону, прорисовывать
черты лица и ухмылки, интонации, тон.

Чёртов старик уж очень искусно
Лепит в воздухе слитно наши лица.
Я просыпаюсь мама. И мне не грустно.
Оле сделал всё правильно – я не чувствовала, что мне это снится.

Без него мне, мама, отчего-то не спится.
Этот чёртов сказочник нужен мне.
С ним неспокойно, нерадостно, не... не... не...
Но его небылицы мне – как воздух.
Мама, мама! Сегодня Оле придёт очень поздно.
Прошу, оставь ему щёлку в форточке и постели на окне...

 

 

Последнее письмо

 

Где ты встретил её? –
Скажи –
Эту нежную гимназистку,
Трепетную девочку с солнечным диском
в груди?!
Где ты встретил её? –
Скажи.
Немилый мой, нелюбимый,
Она уже дала непреложный обет?
Поклялась, что вечно будет тебя любить?
Готовить ласки – на ужин,
На полдник – минет?
Где ты встретил её
Такую?
Тургеневскую Асечку –
Ранимую. Неземную.
Скажи, а ОНА засыпать научилась на острых твоих плечах?
Что же ты, нелюбимый мой, замолчал?
Где ты встретил её? –
Скажи.
Эту маленькую принцессу.
Каково тебе с ней, после меня-то? Не пресно?
...Неродной мой, прости. Прости.
Я впервые чувствую себя неуместной,
Она-то вся – из другого теста.
Наверное, с ней ты чувствуешь себя Большим.
Но, если захочешь слабости, то пиши.
А я возвращаюсь к своему счастливому бытию.
Навсегда не твоя я.
Не целую.
И не люблю.

 

 

Город вспорот

 

Мой город
Вспорот
По самый ворот.
Стоит немного ссутулиться –
И по швам на спине разойдутся улицы.
Расшнуруются все дороги,
Разорвутся у щиколоток пороги.
Я иду и дома отряхиваю с подошвы –
Как меловое крошево.
Город стал мне мал и узок –
Ни тебе ярких красок,
ни громких музык.
Город лопнет на мне
вот-вот.
И асфальтовыми клочьями ляжет у ног.

 

 

Признание

 

Мысли мечутся вкривь и вкось.
Блажен, кто пропитан тобой насквозь.
Насыщен твоим миллионовольтным светом,
Твоим огнём. Я пришла к тебе, полежать валетом
Ребром к ребру. Вдвоём.
Я пришла к тебе. Давай на часочек замрём.
Будем гладить друг друга по тёплым запястьям,
Шершавым впадинкам, трещинкам, уголкам. Счастье
чёртовых лириков, вроде меня, в запретах.
На каких тебя создавали планетах,
неведомых ни астроному, ни маленькому принцу?
Собирали со всей галактики по крупицам?
Я пришла к тебе. К тёплому плечу притулиться
Неуклюже и смешно.
И слиться
В одно.

 

 

* * *

 

Одно неловкое движение – и считай, что влип.
В каждом прохожем
разрастается невидимый полип.
Чувствуешь кожей: он и в тебе тоже
сидит. Кормится
дешёвой литературой,
дешёвыми разговорами.
Скоро он окрепнет, оформится,
И никакие уговоры
вроде: «Давай расстанемся подобру-поздорову»
не спасут.
Он тебе хозяин и бог теперь. Высший суд.
Ты привыкаешь к зверю.
Кормишь его.
Иногда – журишь.
Твои настоящие мысли тащатся еле-еле.
Ты уже мало что понимаешь. Спишь
и пухнешь, как на дрожжах. Того и гляди, прорвёт.
А полип заполняет и заполняет тебя изнутри.
И последнее, что есть в тебе настоящего,
скоро умрёт.
Вот оно – маленькое, ничтожное. Задыхается,
надрывает глотку: «Ничего-ничего. Обязательно докричусь».
И действительно, – ничего. Ничего не меняется.
Только слабый внутренний голос
Через толщу массы гнилой полиповой,
Через насыпи предрассудков и липовых
установок несётся без остановок.
И когда он почти у цели, тебя разбирает
чудовищный, дикий смех.
Так в человеке разлагается Человек.

 

 

Из метро

 

На меня смотрит мальчик с черешневыми глазами.
Я отвожу глаза. Потрескавшимися губами
Бормочу названия станций.
Краснопресненская, Менделеевская, Беговая.
И хочется навсегда остаться
К мутному стеклу вагона приколотой бабочкой.
Пропитаться соком глаз-черешен.
Стать фрагментом потертой вагонной лавочки.
Все это неправда, конечно.
Я пытаюсь выдавить из себя к этому мальчику
Чувство
Вовсе не потому, что он мне нравится,
А просто чтобы не было ТАК пусто.

 

 

Проводник

 

Странно, наверное, наблюдать извне
свою незамысловатую оболочку.
Бог даёт нам жизнь как отсрочку,
А потом, внезапно, стоп-кадром – смерть.
Смотри, человек. Это ты. Такой,
В сущности, простенький механизм.
Чтобы видеть и чувствовать у тебя всего
Четыре отросточка да глазки-форточки.
И тебя вышвыривают в жизнь
С вот таким нехитрым вооружением,
Крича вдогонку: «Держись!».
А ты и держишься молодцом.
И даже не чувствуешь напряжения.
Подвох раскроется только с концом
Твоего слепого пути. Осознание
Придёт с лихвой.
Когда твоё тело – не одно с душой
Ты ВИДИШЬ куда идти. И только теперь
ты волен все пробовать сам. Понимаешь, что тело
Плохой проводник. Ну же, сверь
Ощущения. Каково? Когда не по телу
льётся тепло, а ты сам тепло и есть.

 

 

 

 

Об авторе.