ПензаТренд

KON

КУЛЬТУРА ПЕНЗЫ

I Музыкально-поэтический фестиваль

Вечер Алексея Александрова

Вечер "На Энцелад!"

 Встреча "Время верлибра"

Творческий вечер Марии Сакович

Вечер "В начале было слово"

Встреча "Абсурд. Логика алогизма"

Вера Дорошина "Слова на ветру"

СПОРТ ПЕНЗЫ

Фитнес-клуб "ЭНИГМА СУРА". Пенза

Многократный рекордсмен
Книги рекордов Гиннесса
по силовому экстриму
в фитнес-клубе "ЭНИГМА СУРА"
в Пензе

РЕКЛАМА

Волны житейского моря. Роман. Часть IX. Цугом вытянем

Лидия ТЕРЁХИНА

© Л. И. Терёхина, 2005

 

 Часть IX

ЦУГОМ ВЫТЯНЕМ

 

"И мир я видел, и войну,
Я долго жить хотел – и смог.
Но пережить свою страну
Не дай вам Бог, не дай вам Бог…"

Газета «Санкт-Петербургские ведомости», июль, 1999 г.

 

Носит человека по житейскому морю – то вздымет высоко на белопенном гребне девятого вала, дабы испытал он весь восторг и ужас близости к небесам, то бросит в пучину, страстями кипящую. С любовью и состраданием следит всевидящее Господне око – достанет ли у сына его любви к жизни и веры в своё божественное назначение, чтобы поймать очередную волну и снова приблизиться к небу, или же в малодушии и приятии немощи собственной канет он в бездну. Волен человек в выборе своём, неволен в течении вод и стоянии тверди небесной.

Наш кругозор сузился.

Нам твердят по TV, что мы начинаем вписываться в мировое пространство, что уже не окно, а асфальтированные Ban(ы) ведут в Европу, что мы скоро «цивилизуемся». И нет дела цивилизаторам, хотим ли мы цивилизовываться по их образцу.

А ни шиша!

В пригородную деревню съездить стало для большинства граждан России проблемой, что уж говорить за хохлацкий тын или азиатский дувал, и совсем уж нечего про дальнее зарубежье. Всё это для теперешней «элиты». Пишу в кавычках, потому что название это, напяленное на вылезших в князи имярек, звучит как «лимита».

Шестидесятые-семидесятые годы прошлого века – как странно, что мы уже из прошлого! – ведь для нас прошлым был век девятнадцатый – для простого русского человека были самыми открытыми. Пускай не весь мир мог посмотреть всякий – в капстраны кое-кого не пускали. Хотя, если ты не засекреченный, по путёвке в составе тургруппы много где побывать можно было – реально доступно почти что всякому. А уж по батюшке Союзу колесили! По службе, по нуждишке какой, гостем ли жданным-желанным, а то и просто новые места посмотреть, себя показать. Романтика дороги горячила кровь жителей СССР.

Иногда Вера Андреевна рассказывает своим детям или ученикам, что за годы учёбы много раз побывала в Москве и Ленинграде. Не стоило больших денежных затрат сгонять на выходные, скажем, посмотреть в Пушкинском музее выставку Хаммера или в Большом театре – балет с Плисецкой или Лиепой. Они верят с трудом. Да и знать об этих великих танцовщиках  они уже не знают. Когда она говорит, что в юности побывала в Самаре, Горьком, Мурманске, Саранске, видела практически все достопримечательности обеих столиц, выходила на катере в Северный ледовитый океан, купалась сразу в Оке и Волге, ловила раков в Кинеле и рисовала газовые факелы в Первомайском – они смотрят с недоумением. Когда она рассказывает, как гуляла по вечернему Свердловску, Воронежскому лесопарку, объехала половину Алтайского края, на катере ходила  по Оби – они слушают с открытым ртом. Рассказы её о жизни в Намангане и древностях Коканда,  Самарканда,  Ферганы, Бухары для них похожи на сказку. Приключенческими рассказами кажутся детям её повествования о Белору
сской  Хатыни, о мелководной и неширокой ныне речке Березине, поглотившей почти два века тому назад в районе города Борисова награбленное в России Наполеоновским войском богатство. И почти что хождением за три моря  – прогулки по древней Твери, поход в рязанское есенинское село Константиново, поездка по монастырям Вологодчины и прочая, и прочая. Глаза их удивлённо расширяются. Им это кажется таким же нереальным, как Дед Мороз или  жизнь в Америке. А для самой Веры Андреевны эти воспоминания как партитура – бесконечные линеечки шпал, октавы крупных городов, нотные закорючки, диезы и бемоли станций, полустанков, разъездов. Дорога была наркотиком её поколения, дорога, пахнущая угольным дымом паровозных топок, оглушённая тепловозными свистками и упруго врывающаяся ветром в опущенные окна электричек. Сами воспоминания эти звучат для неё как музыка Малера.

Новые мессии заключили народ по огороженным территориям, дабы, повымерев вместе со своим знанием, освободил он пространство под их «цивилизацию».

«Поездки нам теперь стали не по карману и, господи, как я счастлив, что в молодости не спал в шапку, а мотался по стране. Она, молодость, в основном на колёсах прошла…».
В.Щ., художник, Белая Русь

Свою Россию, а имея охоту, и чужедальние страны познавали не только «эксклюзивные» журналисты, дипломаты и обогатившиеся, умело грабанув непредприимчивых порядочных сограждан своих, «бизнесмены» со подругами, а обычные рабочие и инженеры, крестьяне, педагоги и врачи, студенты и школьники…

«Ездили на свадьбу к родственникам в Краматорск Донецкой области, а на обратном пути заезжали к дяде в Академгородок под Серпуховом…».
Н. Ш., учительница, г. Кулебаки

«Бабуля наша уехала в Ахуны, где, кажется, «прописалась» – берёт путёвку и живёт третий месяц в санатории».
А. Н., музыкант, Пенза

«Наш главред отбыл в Сочи, в отпуск…».
А. К., журналист, Ярославль

«Мама уехала на консультацию в Ленинград, а бабушка наконец-то решилась переехать к нам в Москву».
Н. О., врач, Москва

«Днями гостила хорошая знакомая из Поворино, села Петровское, привезла сала – розового, с ладонь толщиной – для меня это с детства лучшее кушанье».
Г. Д., инженер, Воронеж

«Сын отдыхал в подмосковном санатории «Ёлочка», по горящей путёвке от ЦК комсомола, а супругу только вчера проводил на воды в Трускавец».
Г. С., служащий, Пенза

«Благодарим за приглашение, обязательно постараемся навестить вас в 54-ю годовщину Октября».
Л. С., бухгалтер, Свердловск

«Наши молодые уехали отдыхать в Финляндию. А как ваши загорают на юге?».
Ю. И., доктор химических наук, профессор, Москва

«Санаторий наш на берегу Волги. Называется «Красная глинка». Время проводим хорошо: имеется бильярд на 4 стола, в клубе ежевечерне кино или гастроли – эстрада, филармония…».
Н. Д., экономист, Куйбышевская область

«Я взяла билеты на самолёт, через неделю будем в Москве…».
В. А., работница Госстраха, Саранск

«Была единственная радость – в Пасху ездил в Загорск и Ростов, посмотрел крестный ход, поклонился святым местам».
Василий, студент, Москва

«Далее – июнь. На каникулы поеду, наверно, в Крым. Под Алуштой у нас лагерь…».
Л. К., технолог, Владивосток

«Отпуск у меня по графику в сентябре. Заказал путёвки на путешествие по Закавказью».
В. К., журналист, Наманган

«Летом совершили интересную поездку по Дальнему Востоку. Теперь рассматриваю её как прощальное турне. Впереди – Питер».
Д. З., инженер, Комсомольск-на-Амуре

«Летом я катался на Иссык-Куль, был во Фрунзе, Алма-Ате, словом, попутешествовал…».
Г. П., музейный работник, Ташкент

«Скоро отбываю в Приморье. Можешь свои эпистолы отправлять «до востребования» в г. Большекаменск».
А. Ф., офицер, г. Берёза

«Вчера выбрались в Воронеж. Возродившийся из пепла город! – монументальная архитектура, которую старались воссоздать по довоенным проектам. Всё напоминало детство».
Г. С., рабочий цементного завода, ст. Латная

«Отпуск мой близится. Маршрут: Киев – Москва – Ленинград. Подумай, что сможешь сказать мне за 20 минут на ст. Пенза».
Л. М., воспитательница детского сада, Николаев

«Хочу выехать на жительство в Горький».
Л. Д., учительница, Хабаровск

«Живём в «Хопровских зорях» – это такой санаторий. Утром и вечером ходим купаться, нашли хорошее место, чистый песок…».
Б. А., школьник, р.п. Беково Пензенской области

«Доехал. Фергана – город-изюм, персик. Надумаешь – приезжай!».
Г. Ф., строитель, Фергана

«В Ярославле не задержусь, улечу в Минск…».
В. П., студент, Ярославль

«Через неделю отбываю на быстрокрылом лайнере в солнечную Мордовию».
Л. К., лаборант, Ленинград

«Лето прошло. Прекрасно отдохнула у Чёрного моря».
Л. М., станочница ГАЗа, Горький

«Вернулся из Одессы – на Дерибасовской открыли выставку политического плаката в витринах магазинов (по типу РОСТА). По тематике она сильна, по исполнению не ахти, но уже более 1000 человек отозвались в книге; значит, работает на умы.
Думаю сделать вояж с другом до своего любимого Белого моря. Появлюсь у вас в Пензе 2 июля».
В. Щ., художник, Тольятти

Но не хватит ли фактов? Тем более что это только малая толика сообщений, приглашений, планов, вычитанных Верой Андреевной в посланиях 70-х годов. Впрочем, и у богатых впечатлениями семидесятых была своя «ночная», чёрная сторона.

Вера в два часа ночи будила мужа, и он отправлялся к ближайшему продмагу занимать очередь за молоком. У Даршиных было уже двое детей, а детям, как известно, без молока нельзя. Ждали молоковоз на улице, приплясывая на снегу и пряча лицо за воротниками неуклюжих ватных дедовских пальто и полушубков. В пять часов она сменяла Кирилла. Отстояв «километровую» очередь, наливала бидончик зимнего, синенького молока, и в семь, когда открывались магазинные двери, занимала очередь за сливочным маслом. Масло давали по вечерам, и поэтому после работы семья в полном составе встречалась в детском саду. Одевали детей и шли отыскивать свою очередь – по номеркам на ладони или по запомнившимся шубам и шапкам. Пачку масла выдавали только в «живые руки» – будь то «руки» грудничка или восьмидесятилетнего инвалида. После двух-трёх таких «походов» маслом забивали морозилку, а когда оно кончалось, устраивали новую серию осад молочного магазина.

В семьдесят шестом картофельный пензенский край остался без «второго хлеба» – неурожай. Картошку везли из Сибири, Белоруссии, других областей и республик. Из Польши вместе с картофелем завезли колорадского жука. Овощные магазины выдавали горожанам по 10 килограммов на руки, распределяли съедобные клубни по предприятиям.

Где-то на вес золота шла рентгеновская плёнка, лекарственные препараты для диабетиков, батарейки для фонариков, детская одежда…

Причём где-то всё это было, и приходилось заказывать, ехать, просить друзей, знакомых купить, достать, привезти, прислать…

Из Белоруссии по Союзу шли посылки с обоями, трикотажем, из Иванова – с пряжей, из Ташкента с ситцем, из Мордовии – с чулочно-носочными изделиями, из городов в деревни посылали сигареты и конфеты, из деревень в города  везли зонты и канцтовары, мебель контейнерами отправляли из Риги…

 Всё было только в Москве, но и там «выбрасывалось» в определенные часы. Наезжавшие в столицу со всех концов провинциалы ошалело носились по ГУМу и ЦУМу, мчались в «Детский мир» на Таганку, в окраинные торговые центры.  Потом, нагруженные баулами, узлами и ящиками, набитыми товарами и продуктами, штурмовали поезда. При этом продукты и товары, добытые в московских магазинах, были зачастую произведёны на их собственных предприятиях, мясокомбинатах и молокозаводах. Окружавшие столицу области работали на её прокорм.  

Чувство, что скоро будет хуже, зародилось в людях именно в начале 70-х и начало расползаться из Москвы.

«Вообще жизнь довольно серая и трудная. Цены растут. Вроде и есть деньги, но ничего на них не купишь, и получается, вроде как их и нет. Ходят упорные слухи, что подорожает спиртное. Меховых шапок в помине нет. Стараются наводить порядок, по крайней мере, в  центре. До дьявола стукачей, так что, мне кажется, история и на этот раз повторится – будут сажать, т. к. болтают очень много, а порядка нет нигде. Весьма доверительно сообщили, что к Юбилею закуплено на 7 млн. барахла за границей, да вряд ли до вашей Пензы доедет – всё растащат по дороге».
В. К., слушатель ВПШ, Москва

Система воспитывает недоверие к человеку там, где труд – повинность. Это вещь естественная, её не исправишь, не исправив системы: а власть имущие ещё почти два десятилетия пытались сохранить статус кво. У большинства граждан Союза не возникало ощущения «униженья в осознании собственной малости», ибо было «величие жизни печально осознано в ней» –  написал первый поэт тех лет. Но немало было и таких, кто буквально следовал словам Зощенко «Просто сил нет жить так медленно». И заспешили они менять устройство жизни в надежде, что именно они станут её хозяевами и будут задавать её темп.

Впрочем, в каждом из нас множество сущностей, проявляющихся в зависимости от обстоятельств. Та часть естества, которая сильнее, ярче других, представляет то, «что он есть, человек». Сталкиваясь с более сильными, мы обтекаем их, как поток обтекает сколок гранитной горы. Те, кто пластичнее, гибче, потихоньку подтачивают монолит. Монолиты гармоничнее, они самодостаточны. Потоки – духовнее. Для каждого живущего на земле есть свои камни и свои потоки. Как есть время разбрасывать камни и собирать их.

Исчезает всё. Даже память о прошедшем рано или поздно перестаёт тревожить живущих. Может быть, она сжимается, подобно пружине,  или сворачивается в рулон, как лист бумаги, или превращается в невидимую частицу воздуха… Но и  в незримо-неощутимом виде она-таки присутствует в духовном поле человечества.

«Сегодня случайно встретил у рынка сестру наших реалов Веретенниковых, от неё узнал, что все три её брата погибли от тифа в 19 – 20 годах. Хорошие были ребятки. Остался, кроме нас, только Кедрин Николай.

Праздник Октября провёл так: утром встал бодрый, пошёл на почту, выписал себе газеты на следующий год и решил посмотреть «Гусарскую балладу». Смотрел с восторгом. Невольно вспомнилась молодость, первые шаги военной службы. Во многом они походили на киношные.

… Ох, как мы все в старости стали далеки друг от друга, и к тому же безразличные сухари. На прошлой неделе четверо суток провалялся больной, и никто не поинтересовался – где я? – хотя многие, с кем десятки лет работал, живут по соседству. Но хватит удивлений, – такой уж, видно, век, такое время».

К. П. Г., Воронеж

Время состоит из мгновений, вся прелесть которых в их длительности и сменяемости. В сущности, никто, кроме выжившего из ума Фауста, не желал бы остановки какого-либо из них, пусть даже оно было прекрасным.

В России не хватало чего-нибудь всегда – попеременно то товаров первой необходимости, то продовольствия, то книг, то парфюмерии…

И только свободы не было никогда. Политическая, идеологическая удавка на шее гражданина СССР сменилась экономической в освободившейся ныне неизвестно от кого и чего России. Для русского человека опять реализовалась пословица «Хрен редьки не слаще» – в отношении его вековечной мечты о воле. В патерналистской системе «отцы» народа худо-бедно подкармливали своё «рабочее стадо», ибо понимали, на чьих горбах держится их «рай». Поэтому информация об экономическом положении в семье, в городе, стране мелькала в письмах 60 – 70-х  годов значительно реже, и интонация этих сообщений не вопияла отчаяньем. Демократия по-русски провозгласила волчьи законы, а волки без жалости рвут клыками растерявшуюся «серую скотинку». На опустевающие земли засевается азиатское семя. Только не заразятся ли переселенцы от самих просторов российских тоской по свободе?

А корреспондентов семидесятых больше всего волновали заботы насущные.

«Привезу всё, что Вы просили. С продовольствием в городе, конечно, много лучше, чем у вас. Есть рынки, гастрономов много и магазинов «Кулинария», которые меня часто выручают: купил к Новому году индейку пополам (за 15 р), сала солёного, яблок, капусты двух сортов, солёных огурцов, курёнка, холодца, винегрету – встречал хороших друзей».
И. Д., подполковник  в отставке, Воронеж

«… купи мне ещё, пожалуйста, масок с носами – здесь таких нет, а на Новый год они нарасхват у нашей молодёжи».
В. Ч., научный сотрудник, Свердловск

К концу восьмидесятых не только тон писем, но и проблемы корреспондентов стали совсем иными. Начиналась ломка колосса.

Он стоял не на глиняных ногах, Советский Союз. Он стоял на булыжниках, к сожалению, ничем не сцементированных. Различные религиозные верования, напропагандированная национальная рознь, клановые и мафиозные интересы тех, кто не хотел жить «как все», жаждал проблеснуть со своим богатством, накраденным из потому и бездонных закромов государства, размыли песок. Камни рассыпались. А граждане Державы оказались осмеяны и наказаны. Их в очередной раз назвали Иванами-дураками и в несчётный раз ограбили дочиста.

 «… с жизнью расставаться не хочется, какая она ни есть. Прошлый год жила в России – у сына в Москве, у сестёр в Горьковской области. Хочу купить дом в деревне – за 400 рублей. Деревня, как и все, голодная и грязная, но изобилие трав, лес, пруд.
У нас продукты есть: куры постоянно, рыба мороженая океанская, масло, сахар, мука, крупы – лучшего мы и не видели, всю жизнь абы как. Управление связи лихорадит: то сокращают, то соединяют с ГТС, то аттестация. Четвёртую часть людей уволили. Неугодные летят первыми. Порядка нет».
Б. Ш., связист, Наманган

Письма стали заполняться свистопляской цен, и появилась в них горечь неуютства.

«На мясо нет денег, не едим, хотя за лето один раз пол-утки покупали. За маслом по-прежнему в очередь спозаранку, сыров нет, с колбасой стало хуже».
Л. Т., библиотекарь, Пенза

«Живём с копейки. Посадили 5 соток картошки, иначе не проживёшь.
Ещё жарче на предвыборном фронте. У вас идёт агитка за Рыжкова, у нас селяне и мелкие шарашки тоже за него, а на больших предприятиях раскручивают Ельцина. Демократы листовки у проходных раздают и через «матюгальник» призывают…».
В. Т., металлург, Барнаул

«… нет никакой возможности приобрести детский трикотаж – к садику надо маечки и трусики 26 – 28 размера да пару носочков 15 размера. А уж колготки, наверно, и у вас купить невозможно».
Н. Л., рабочая совхоза, пос. Ново-Семейкино Самарской области

«Не могу достать билет на поезд. Два месяца ищу капли глазные «Вицеин». Лечь в больницу сейчас очень сложно, т. к. идёт борьба за каждую койку в первую очередь врачей, а следом – больных. Моя участковая прямо сказала: «Достаньте мне витамин В 12 и я возьму  Вас в больницу. Я ей пообещала в надежде на Вас. Три дня провела в коридоре, сегодня перевели в палату. Достаньте, сколько сможете, этого витамина, он для меня дороже денег».
В. Л., пенсионерка, Пенза

«В магазине часто нечего взять, кроме жирной свинины. Вообще все продукты стали очень недоброкачественные – какие-то эрзацы. Да и откуда им быть качественными, если потребителей больше, чем производителей – работать никто не хочет, а есть хотят все. Вот и гондобят всякие заменители. Потом экономят, чтобы иметь НЗ.
Развлекают меня, а порой возмущают радио и газеты. Политика Америки в особенности».
Д. И., вахтёр, Саратов

«Раз в месяц дней на 5 командировка. Оттуда привожу продукты, но проблема – достать колёса к машине».
В. И., инженер «Горводоканала», Барнаул

«Жизнь – колесо, а мы – белки, но всё правильно: застой грозит умиранием, а жизнь прекрасна со всеми её сюрпризами».
В. С., инвалид Великой Отечественной войны,                д. Кисловка Пензенской области

«Чтобы добиться чего-то тут, надо учить язык. Национальные вопросы с каждым годом обостряются: нет-нет да и кольнут тебя побольнее…».
В. Ю., печатник, Рига

И всё-таки основное содержание писем 80-х занимают сообщения о здоровье, поездках, покупках, успехах детей в учёбе.

«У меня всё в порядке. Говорю «в порядке» – как будто в коробке – ничего не вылезает, не выпячивается. Жду квартиру в Отрадном, делаю любимую работу. Дают трёхкомнатную в новостройке. Видела план – судя по нему, здесь хотят построить образцовый уголок, а пока – ни кустика.
Дети, выросшие до 10 лет в деревне, во многом отличаются от городских: и игры у них не те, и увлечения, и поведение не такое чванливое, не столь они избалованы. Главная забота у нас – чтоб было чего поесть, чтоб дети были обуты-одеты».
Л. Х., маляр, г. Первомайский

«Дают 4-х комнатную квартиру рядом с заводом. Хочу ещё успеть в этом году съездить к сестре в ФРГ».
Н. М., экономист, Борисов

«Отец привёз из Иссы на 8 марта сладкий пирог и 4 кекса, а к 70-летию армии дали нам по 1 кг масла и 3 кг говядины, так что живём!».
В. С., инвалид войны, д. Кисловка

«Получил квартиру в центре. Тихое место. Так что теперь приглашаю в гости – жду непременно. Посылаю вам посылку с книгами, хоть и боюсь, что не дойдёт. Теперь это случается часто».
В. Т., писатель, Калинин

«10-го переезжаем на новую квартиру. Ждали её 6 месяцев в 25-метровке без всяких удобств. Новая квартира очень хорошая, на главной улице, кухня большая, ванна и туалет обложены кафельной плиткой…».
Л. А., бухгалтер, Свердловск

«Вольга меня принял хорошо. Семь дней я жил у него, а потом на блюдечке с голубой каёмочкой преподнесли мне ордер. Две комнаты, кухня и все удобства, в том числе горячая вода…».
Л. С., журналист, Наманган

«11 августа вьехали в новый дом. Главное – работа рядом…».
Н. Ф., служащая нарсуда, Борисов

«Ждём, когда достроят дом. Случится это где-то летом, тогда мы переберёмся из однокомнатной в настоящую квартиру».
Л. К., Комсомольск-на Амуре

«Живу в коммуналке. Думаю, к июлю-августу получу квартиру».
В. К., рабочий, Чита.

«Пишу из собственного дома. Есть даже балкон. Купил мебель в кредит. Так что «все элементы счастья налицо».
Д. З., Комсомольск-на Амуре

«Получил комнатуху 13 кв. м. + 2 кладовки по 2 м. Пока выбивал ключи, как это у нас повелось, всё разворовали – сантехнику, двери…».
В. Щ., преподаватель ДХШ, Дзержинск

В 1964-м году родители Веры Андреевны тоже получили новую квартиру. По соседству поселились совхозные доярки: одну оставил муж с тремя малолетними детьми, другая – мать-одиночка.
«Хрущёвки» строили максимум на 15 лет, поэтому особыми удобствами они не оличались. Каждому обещалось не за горами добротное новое жильё, потому что советские люди должны были «жить при коммунизме». В «хрущобах» этих родилось и выросло уже два поколения, и теплится надежда, что и внукам будут они пристанищем, что не отнимут у них последнего угла за неуплату – по нищете – минимальных грабительских «услуг». На единожды выданное жильё прежнее государство не посягало, и  новосёлы радовались собственным стенам, крыше над головой – много ли надо простому человеку! Строительство  жилья для народа увеличивалось и ширилось в 60 – 70-е годы, пошло на спад в 80-е и затухло вместе с их кончиной.
Решение жилищных проблем даршинской семьи тоже уложилось в эти рамки.

«У нас в этом году – двойной праздник – Первое мая иновоселье в долгожданной квартире, которая состоит из двух комнат, небольшой кухни, ванной-уборной и прихожей. Общая жилая площадь – 30 кв. метров. Здесь мы отдыхаем в полном смысле слова, и никуда не тянет после работы. Живём мы теперь не в центре, а на заводской окраине, но здесь мне больше нравится: тихо, движение транспорта незначительное. Воздух чистый, не запылённый, а самое главное – 20 минут ходьбы до нашего сада. Теперь мы можем позволить себе пригласить вас в гости…» – писал Геннадий Киприанович Даршин брату Николаю.

Они стояли в очереди на квартиру пятнадцать лет – ютились сначала впятером в одной комнате, разгородив её ситцевыми занавесками. А когда съехала, получив свою квартиру, Лидия Александровна и не стало Елены Иосифовны – втроём. Осенью шестьдесят первого на заводе, где работал Геннадий Киприанович, подошла его очередь на получение квартиры. Что и говорить, заслужил бывший офицер, инвалид войны, проработавший к тому же на одном месте все послевоенные годы.

Но когда начали выдавать ордера, вызвал инженера Даршина директор завода Орлов. «Так и так, – говорит, – у нас на гальванике в литейке многодетный, в бараке до сих пор мается. Не потерпишь, Геннадий Киприанович, до весны; мы новую очередь сдавать будем – ты первым квартиру получишь. Тот согласился: «Ладно, говорит, – до весны подожду. Но вдруг через полгода что-нибудь переменится?». Директор Даршину гарантийное письмо подписал, а квартиру многодетному литейщику отдали.

Полгода прокантовались на старом месте. Директор и местком помалкивают. Геннадий Киприанович ждёт. В конце мая, в сумерках уже, забежал к Даршиным инженер по технике безопасности, приятель Геннадия Киприановича.

– Смотри, – предупредил, – останешься без квартиры, Геннадий. Там делёж идёт, что-то насчёт пенсионеров маракуют, вроде хотят их из первоочередников убрать, а квартиры передовикам да нужным людям уйдут.

Наутро Даршин – к директору. Вопрос напрямик поставил. Ну и тот напрямик:

– Заводу рабочие нужны, свежие инженерные кадры, а им – жилплощадь. Вот партком инициативу и проявил насчёт пенсионеров, наверху провентилировано, поэтому вряд ли что на этот раз получиться с квартирой, но я тебе не отказываю, и может быть…

Домой Геннадий Киприанович пришёл с почерневшим лицом. Ирина Александровна, выслушав мужа, пришла в ярость.

– Нет, этого так оставлять нельзя. Нельзя сидеть сложа руки. Надо идти в обком!

Поглядев на растерянного мужа, она быстро переоделась, взяла сумочку:

– Я к Валентине, посоветуюсь.

Валентина, её приятельница, с которой они вместе учились в гимназии, потом заканчивали «рыковку», работала секретаршей в одном из отделов Жёлтого дома. Так пензяки окрестили в противовес Белому дому здание обкома партии. От подруги Ирина Александровна узнала, что именно сейчас в Пензе работает комиссия ЦК и Минжилкомхоза по проверке жалоб населения на нарушения в распределении квартир и что живут инспекторы в гостинице «Россия», в 223 номере. Но прорваться к ним практически невозможно, тем более что на местном уровне ещё не пройдены все инстанции.

– Ирочка, тебе надо к Первому. В вашей ситуации может помочь только он Сам. Но надо это делать немедленно, пока комиссия ещё работает у нас.

– Я же не записана на приём к нему! А там за десять дней записываются по личным вопросам. Проверяют, кто, зачем, то да сё. Как же я к нему попаду? – Ирина Александровна не сдержала нервов, навзрыд разрыдалась.

– Милочка, успокойся, сейчас что-нибудь придумаем. На вот, попей водички, – суетилась возле неё подруга и совала под нос высокий хрустальный стакан с водой. – Вот, я уже придумала. Слушай, Ирочка, гениальная идея! Ты завтра в три подойдёшь к постовому и скажешь, что идёшь ко мне. Возьми паспорт. С поста мне позвонят, и я скажу, чтобы тебя пропустили. Поднимешься на второй этаж. Ко мне – направо, но ты не ходи, а иди налево. Там милиция только у лестницы, в коридоре нет. Дверь к Нему по левой стороне. Увидишь табличку. Ну и ни пуха ни пера!

Ирина Александровна отёрла платочком глаза и губы. Достала из сумочки помаду. Руки мелко дрожали.

– Валя, я приду обязательно. Значит, в три?

– В три. Он после обеда часа два обычно в кабинете сидит.

На следующий день Ирина Александровна, облачившись в лучший свой строгого фасона костюм, проверив ещё раз в сумочке ли гарантийное письмо и паспорт, пошла к Дому на площади. Перед обкомом было малолюдно – не любили горожане отдыхать в ухоженном скверике перед его фасадом, лишь пересекали площадь в разных направлениях и под разными углами. Ирина Александровна остановилась перед высокой парадной лестницей, увенчанной массивной деревянной дверью. Сама себе показалась она маленькой и беззащитной перед жёлтой громадиной, размахнувшей рукава между двух улиц. «Так, значит, идти налево», – ещё раз напомнила она себе, одёрнула полы жакета и решительно двинулась вперёд и вверх.

С милиционером оказалось всё просто. Миловидный румяный сержант с заметным мордовским выговором, выслушав её, покрутил телефон и, ткнув пальцем в сторону внутренней лестницы, бросил «Идите». Постовой на верхней площадке лишь скользнул по ней взглядом и ничего не спросил. Она быстро пошла по коридору налево. Шаги гасли в толстом, пружинящем ковровом покрытии. В середине коридора на тёмной широкой двери увидела под золото тиснёную табличку «Первый…». Дверь открылась неожиданно легко и бесшумно.

Ирина Александровна решительно, чуть ли не бегом двинулась к двери кабинета. Из-за стоящего у окна стола вслед за ней засеменила полненькая, немолодая уже секретарша. Слов её Ирина Александровна не слышала: в голове напряжённо, до звона, билась единственная мысль: «Успеть!». Она распахнула вторую дверь. От порога в глубину комнаты, рассекая надвое паркет,  вела полутораметровой ширины зелёная дорожка. Далеко, на противоположном конце её, за массивным столом, не поднимая головы, сидел Сам.

Она растерялась. В густой тишине этого огромного кабинета, застыв, оставалась какое-то время неподалёку от неприкрытой двери, в проёме которой металась белая кофточка секретарши, не решившейся  что-либо предпринять.

Круглая лысая голова над столом наконец пошевелилась, показались маленькие свиные глазки, вправленные в розовый окорок. Коротенькие ручки оперлись о стол. Приподнявшаяся туша рявкнула:

– Кто звал? Выйди вон! – и снова опустилась в кресло.

Рык Первого подействовал на Ирину Александровну как шпоры на боевого коня. Вздёрнув голову, она (только бы не упасть!) пробежала это ужасно длинное расстояние до стола и что было силы ударила крепеньким своим кулачком по бумагам, разложенным под его носом.

– Встань, слуга народа!

Первый от неожиданности вскочил, щёки его, ещё больше наливаясь кровью, тряслись. Не давая ему опомниться, Ирина Александровна бросила перед ним гарантийное письмо:

– Я – Даршина Ирина Александровна. Орлов, директор Компрессорного, продаёт квартиру моего мужа, первоочередника. Он пятнадцать лет жизни отдал заводу, инвалид войны. Если Вы сейчас же не решите этот вопрос, я пойду в гостиницу «Россия», в двести двадцать третью комнату.

Побагровевший Первый, глянув на гарантийное письмо, вый…». Дверь открылась неожиданно легко и бесшумно.

Ирина Александровна решительно, чуть ли не бегом двинулась к двери кабинета. Из-за стоящего у окна стола вслед за ней засеменила полненькая, немолодая уже секретарша. Слов её Ирина Александровна не слышала: в голове напряжённо, до звона, билась единственная мысль: «Успеть!». Она распахнула вторую дверь. От порога в глубину комнаты, рассекая надвое паркет,  вела полутораметровой ширины зелёная дорожка. Далеко, на противоположном конце её, за массивным столом, не поднимая головы, сидел Сам.

Она растерялась. В густой тишине этого огромного кабинета, застыв, оставалась какое-то время неподалёку от неприкрытой двери, в проёме которой металась белая кофточка секретарши, не решившейся  что-либо предпринять.

Круглая лысая голова над столом наконец пошевелилась, показались маленькие свиные глазки, вправленные в розовый окорок. Коротенькие ручки оперлись о стол. Приподнявшаяся туша рявкнула:

– Кто звал? Выйди вон! – и снова опустилась в кресло.

Рык Первого подействовал на Ирину Александровну как шпоры на боевого коня. Вздёрнув голову, она (только бы не упасть!) пробежала это ужасно длинное расстояние до стола и что было силы ударила крепеньким своим кулачком по бумагам, разложенным под его носом.

– Встань, слуга народа!

Первый от неожиданности вскочил, щёки его, ещё больше наливаясь кровью, тряслись. Не давая ему опомниться, Ирина Александровна бросила перед ним гарантийное письмо:

– Я – Даршина Ирина Александровна. Орлов, директор Компрессорного, продаёт квартиру моего мужа, первоочередника. Он пятнадцать лет жизни отдал заводу, инвалид войны. Если Вы сейчас же не решите этот вопрос, я пойду в гостиницу «Россия», в двести двадцать третью комнату.

Побагровевший Первый, глянув на гарантийное письмо, вать старость. Под конец жизни разбросали всё. На Украине оставляем квартиру, дачу – всё с мебелью и утварью. На родине, в деревне – дом родительский растаскивают. Вопрос с переездом в Сибирь решён, но там я, пока не получу вид на жительство, не буду иметь никаких прав вообще».

Е. К. Ф., учительница из Кременчуга

“Экономика” победила.

Душа съёжилась. Самыми памятными стали дни зарплаты, а не прежние праздники. Наши «зайчики» 1:4 по официальному курсу, 1:5 на базаре, 1:7 в Москве. Т. е. за мою месячную зарплату 150000 я могу получить 30000 руб. А цены: масло – 9000 за кг, яйца – 3000 за десяток, мясо на базаре 15000, сигареты – 1000 – 4000, хлеб 120 – чёрный, 425 – белый. Особенно кусается всё, что из железа, обувь, кино-фото-вело-мото и шмотки. Рубаха на сына – 7 кусков! 7 января намечалась забастовка учителей, но её отменили, т. к. кинули каждому по 102000, а проф-преподам 170000. На картинках не заработаешь. Во-первых, надо малевать «видик»: домик-дерево-закат-кусок забора…», во-вторых, цены скачут так, что то, что сдал в салон месяц назад, если продали, накладно становится ехать за деньгами – дорога обойдётся дороже. Хорошие работы не берут, дескать, это надо иностранцев ждать, чтоб купили. Перекупщики, что скупают за кордон, тоже грабят.

3 октября, как отключили Останкино, прослушал Листьева, Политковского, Любимова, взял пачку работ и рванул в Москву. Пока ехал, Руцкого и Хасбулатова повязали.

Ночь провёл на вокзале под дулами патрулей. Днём на Арбате один чудик купил пару работ за 7 тысяч – на обратный билет. Ехал и со слезами пополам пил чекрыгу купленного коньяка, заедал колбасой. Потом была депрессия. Людской разговор раздражал. Уходил на Сейм. Сидел на льду, один. Сейчас – чуть-чуть спало. Башкой всё понимаю, а нервы пляшут».

В. И. Щ., художник из Минска

«И жизнь хороша, и жить так не хочется. Что с нами сделали и продолжают делать? Когда кончится этот беспредел? Вера во всё потеряна. Нынешняя жизнь – это спекуляция и бандитизм. Людям негде работать, городской транспорт – днём! – забит молодёжью. Донашиваем то, что было, а с нашими деньгами даже на барахолке делать нечего. Дети звонят редко – дорого. Смотрели по телевизору митинги, и до упаду хохотали над частушкой саратовцев:
Умных всех повыгоняли,
Дураков оставили.
Видно, что устал народ от ИХ демократии. Ропщет и бездействует. Да и страшно, если возьмётся за дубину. Ведь сейчас многим продуктов купить не на что. Из Горького не пишут, может, и на конверт денег нет».
А. Н., полковник в отставке из Киева

«Сегодня день смеха, и жаловаться на жизнь не буду. Ведь она везде одинаково плохая для простого человека. Приспосабливаюсь кое-как. На заводе нет работы. Подрабатываю по найму. Все деньги – на еду.
Особенно у нас в Нижнем много проводилось агитации Союзом правых сил! Народ сгоняли на встречи с Немцовым принудительно. Газет, листовок, календарей, книг раздавалось – тьма! И все с его портретами. Денег на это шоу угрохали уйму, да ещё замусорили все улицы».
Л. М. Т., оператор ГАЗа из Нижнего Новгорода

«Час назад стоял в очереди за чаем индийским и чёрным перцем. Чай кончился перед носом, а перцу сумел ухватить. Последний. Радости! Талоны-купоны-визитки. Как следствие – забастовки и трёп со всех углов, подворотен, страниц, полос, экранов. Может, и есть где-то в Москве-Питере люди, которые воспринимают культуру тет-а-тет, а мы – с помощью красной кнопки. Нажмёшь – и на тебе водопад всякого дерьма, но среди него то лапша за ухо зацепится, то огрызок яблока с отпечатком мизинчика какой-нибудь Евы, то буква в лоб ударит, стая мелодий просвистит из уха в ухо, и так весь день, месяц, год… Я тут, пока очередной лидер стриптиз показывал, мысленно лица анализировал. Вот, например, Ельцин. У него по горизонтали лицо пополам делится: верх – уральский казак, только шашкой махать, а низ – обиженный ребёнок, у которого отняли любимую игрушку.

Я с тоски хожу по кругу: в себя, в спиртное, в женщину, в клуб знатоков, в благотворительность (расчищали развалины церкви) – и по новой. Читаю мало. Но тут увидел А. Аверченко «Дюжина ножей в спину революции» – глазам не поверил. Её  ещё Ленин в пух-прах разнёс. А Горбачёв дал «зелёный». Ну и что?

Всяк на 2 – 3-х работах крутится, лишь бы выжить в этой «свободе»: очереди, быт… даже на лес и рыбалку не хватает времени».

В. И., психолог из Самары

«Люди ожесточились. Готовы утопить других в дерьме, во лжи, в зависти своей.

Младшие наши разули отца, теперь все босиком в зиму уходят. В магазине цены – в кошелёк не вмещаются.

Наше предприятие отправлено в отпуск без содержания, т. к. нечем оплачивать труд. Всё катастрофически дорожает. Об экономическом положении как семьи, так и страны Беларусь: везде страх, ужас и неуверенность в завтрашнем дне. Масла сливочного не видели уже полтора месяца. Про яйца и не заикаемся. Рыбу видим только в магазине. Я уж не пишу, сколько стоит, об этом можно догадаться по перечню того, что мы не можем себе позволить. И становится всё труднее и труднее. Скажем, сапоги сыну купить – в семейном бюджете гигантский прокол. В общем, у нас всё относительно. Относительно (чего?) здоровы. Относительно (сколько?) работаем. Относительно (как?) живём».
И. Б., рабочий из Борисова

«Зиму прожили весьма худо. Почитай 3 месяца обретался без работы. Теперь именуют нас «коммерсантами», однако у этих «коммерсантов», простите за грубость, только что задница голая не светится. Влезли в долги к ростовщикам, купили ткани, жена шьёт, я стою на базаре. Как расплатиться с долгами, если поверх голов правители наши душат нас налогами? Уравняли перекупщиков с производителями, а случись правды искать, теперь её и вовсе не сыщешь.

Пенсии моей хватает раз на базар сходить. У «крутых» и «новых» это проблема нулевая. Но мы такими никогда не станем, а вы так просто идёте впереди этого проклятого времени. Попутного ветра в ваши паруса и Божьей помощи. Вот это меня и радует в жизни. Это – настоящее богатство».

И. М., предприниматель поневоле из Перми

«Жизнь настала: мы никуда и к нам никто. Того, что дают по талонам, с грехом пополам хватает, что будет дальше – один чёрт да ЦРУ знают. А пока гонка по пустым магазинам за всем подряд по очереди. Даже на чай талоны.
Остановка по выплате зарплат, пенсий и прочих пособий у нас одинакова с вашей. Жулики – они и в Африке  жулики. Русские люди бедствуют, а «новые» жируют. Русскими их назвать язык не поворачивается».
Ю. З., доктор математических наук, профессор
из Воронежа

«Цари меняются, премьеры тоже, все обещают лучшую жизнь, ан хрен в сумку! Указ о стабилизации цен есть? Есть! А как действует? Да никак!
Варёная колбаса до Нового года была у нас 350, теперь – 650, копчёная – 1200. Мослы были 23, теперь – 62, студень был 38, теперь – 100 – видимо, считается деликатесным продуктом.
Зарплата везде растёт, а реально её всё меньше и меньше. Работаю день – три в неделю. Многие семьи совсем нищие – в основном те, кто работает в госучреждениях и на производстве. У «коммерсантов» свои проблемы: товара стало много, да покупать некому.
Насчёт приватизации-ваучеризации мы тоже в полном недоумении. Склонен думать, что это очередной денежный побор и обман. Дивидендов нам не дождаться, куда не вложи. Разве что энергетический комплекс выживет: нефть, газ, электричество…
Из еды и тряпок покупаем только самое необходимое. Узнали, что в поле за городом осталась неубранная капуста – некому убирать! Поехали. Кругом менты. Вот их бы и заставить! Со вспаханного уже участка собрали три мешка кочанчиков. Вчера уже засолили – всё же слава богу. Там же набрали три ведра красной свёклы и ведро моркови. Всё это запахивают, но не дают людям собрать для себя.
Из СМИ узнали, что «консервативная Пензенская область не приняла Конституцию». Мы, кстати, тоже против этакого-разэтакого документа. Жириновский в крае собрал в два раза больше голосов, чем Виктор Ч. Но на место Президента его допускать нельзя, ни-ни! Пусть в Думе некоторым козлам мозги полощет. Хотя «шта» тоже не Президент, но, может быть, у кого-нибудь из умных после такого успеха Сокола мозги повернуться в сторону России. Ведь до чего дошли: всё разрушено, экономика, финансы, производство. Стоят почти все заводы, территории их забиты никому не нужной продукцией. Никто ни с кем не может рассчитаться – нет средств. Зарплату грошовую выплачивают, когда начальству угодно.
Мы с 6 марта в простое. Обещают начать работу 10 мая. Курсы бухгалтерские закончил. Ещё одни корочки на полку положил. В хорошие фирмы без блата не сунешься и без денег. В прочие – под двойную бухгалтерию, чтоб прятать доходы, сократить налоги. Из под этого, может статься, всю оставшуюся жизнь будешь на карачках вылазить. И на хрена ходил учился?!
Завод энергетики отключили за долги. Держат нас там только за то, что работу знаем, делаем и почти ничего не просим. Так, зарплату за 2 месяца дали в размере 25 %. А учиться нашему делу надо упорно. Ассортимент большой. Я 13 лет проработал, и то бывает трудно войти во все нюансы, в режим. А молодёжь не выдерживает, сбегает».
В. Т., мастер литейного цеха из Барнаула

«В Москве тысячи палаток частных. Все вынуждены платить рекетирам. Если отказываешься или не можешь столько отдать, сколько требуют – сжигают палатку. И никто им не мешает. Милиция даже не рассматривает такие дела».
Ф. И. Сетин, академик из Москвы

«Поколение победителей унижено, и его продолжают унижать. На государство нет надежды, правители заняты своим личным обогащением. Ничего в нашей державе не улучшилось. С каждым днём прилавки пустеют, нет в продаже масла сливочного, круп, мыла хозяйственного, стирального порошка и многого другого. О ценах на рынке страшно писать. Сапоги женские стоят миллион карбованцев. Жить становится страшно. Всё донашиваем, доедаем. Пенсии выплачивают с задержкой, очередь за ней занимаем на почте в 4 – 5 часов утра. В квартире холодно, отапливать ТЭЦ нечем. Включаем газ и греемся. Спасибо, ещё Россия вентиля не закрыла за долги.
У нас введена купонная система. За каждую покупку отдаёшь определённую сумму денег и ещё купоны, которых получаем мы 70 % от пенсии. Лишь на 50 копеек мы можем купить без купонов (молока, хлеба, творогу). Молочные продукты в продаже есть, но крупы – редкость, колбасу варёную завозят в наш магазин через день и в мизерном количестве. Промышленные товары – тоже редкость – нет ситца, постельного белья, обуви, одежды. По предприятиям продают сирийские ткани. И в достатке пока ещё «Геркулес» – если нужен, мы вам купим. Своим в Сибирь мы уже послали».
А. Н. Ф., полковник в отставке из Кременчуга

«Как чувствуете Перестройку? – говорю словами Горбачёва. Мы что-то перемен к лучшему не замечаем, разве что сахар пропал с прилавков. Дают после 6 вечера по килограмму на руки. На работе – снижение зарплаты и трёп. Как в начале 60-х затеяли создавать материальную базу для строительства коммунизма, так теперь недостроенное начали перестраивать… до бесконечности…
Больно на душе, что всё делается не так, не по-людски, и что все мы – вечные заложники у обстоятельств, мягко говоря. Освободит нас от этого только смерть! Но пока бежим по заведённому кругу.
Я люблю, когда люди вокруг улыбаются, смеются. Сейчас это встречается редко, ходят вокруг всё больше злые и грустные. А в прессе весь негатив фильтруется и отсеивается сразу, и любые материалы по желанию начальства снимаются, а если что и проскочит, сразу принимаются контрмеры».
О. А., журналистка из Саратова

«Живы мы пока, не волнуйтесь. А жизнь собачья. С утра в очередь за хлебом, молоком, мясом (за которым очередь занимаем с 3-х часов ночи). Сегодня я пришла домой с пустой сумкой к часу дня. Магазины мясокомбината отпускают его пока по 150, ну и не хватает. На рынке – 450, сало чуть дешевле, картофель – 400 – 500 ведро, масло растительное было, а сливочного нет давно, муки нет, макаронные изделия бывают редко, из сладостей только карамель. Рыбы и рыбопродуктов нет давно. Сахару дают по 1,5 кг по цене 65 руб. Каждый день сегодня – в бегах по очередям. Чтобы вспомнить вкус рыбы и других продуктов, читаем «Книгу о вкусной и здоровой пище», выпущенную в 50-х годах. Это теперь наша кладовая всех припасов и пряностей.
Народ у нас говорит теперь так: «Правили коммунисты – было что исты, пришли демократы – нечего жраты». В порошок нас растёрли и смешали с землёй – пенсионеров. А кто всё им создавал? Не наше ли поколение? Печали нашей нет конца. Пишу и плачу.
Всё думаем, что делать с родительским домом в деревне: никто его не купит по причине вымирания её, деревни. А квартиру на Украине тоже продать не можем из-за обеднения народа. «Новые» себе особняки строят, коттеджи. А у простых – денег нет. Видно, придётся всё бросить, ибо уже всё равно не отнятыми у нас остались только память и мысли. Очень жаль, что мы теперь живём в разных государствах. Как всегда, страдает народ от дурости, подлости наших царей-руководителей. Неужели мы настолько перед Богом виноваты, что должны всё это перетерпевать за столь короткое пребывание на белом свете?
Мы проголосовали за КПРФ. Мы росли и жили при той власти, выучились сами, выучили детей. Плохого от неё не видели. Для нас СПС и «Медведь» – не власть. Жульё кругом, жизнь под страхом!».
Е. Ф., пенсионерка из Полтавы

Наше «пропащее» поколение вошло в новореформенное десятилетие с пустыми карманами «За доблестный труд на благо Родины», ибо те накопления, собираемые по крохам всю жизнь «на старость» и «на будущее детей» ухнули с первыми же реформами новой власти. Мы жили по моральному кодексу, срисованному с первохристианских заповедей, и руководствовались сердечными порывами и склонностями. Голова осмысливала события по принципу: чем живём, о том и думаем.

А разве не то же в иных пределах?

Голодный думает о корке хлеба, лавочник о прибыли, богатей о своей кубышке, вор – о чужом кармане. Вором в начале девяностых оказалось собственное наше государсьво в лице клятвопреступных первых лиц. Народ опешил. В Третий период вошла Советская Россия. В Первом – разрушала и восстанавливала. Во Втором – восстанавливала и строила. Никита Сергеевич – поклон ему за его «хрущобы». Ещё не одному поколению послужат его времянки. Люди в них жили. Спокойно, с уверенностью в завтрашнем дне.

А за Красной Кремлёвской стеной вызревал карбункул. Как метастазы распространял он своё зачервление по провинциальным Белым и Жёлтым домам. И в третьем периоде его прорвало.

Люди в гноище поверили твердившим, что они дураки, лентяи, неумехи, пьянь. Русские люди на какое-то время потеряли память. Забыли, что питали весь их «цивилизованный» мир своим мозгом и кровью. Часто – в ущерб своей стране – из века в век. На запад хлынула новая мощная волна русского интеллекта, оказавшегося не востребованным на родине. Уезжали молодые, сильные, талантливые, хваткие, умные. Оставалась взрастившая их «опара» и те упрямые, кто, пусть и неосознанно, следовал ахматовскому «я тогда была с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был».


«У Алёши воспалился аппендикс. В наше время вырезали бы и всё, а теперь – «по науке» положили ему лёд на всю ночь и простудили спину. Медперсоналу до лампочки. Они теперь в кооперативах и частных клиниках лечат, а нас калечат. Деньга, – говорят, – стимулирует работу мозга – этой брехнёй прикрывают своё наплевательство, бесталанность и свои купленные дипломы.
Мы, многодетные, решили создать неформальную организацию, чтобы нами не помыкали. Наши дети потом будут их старость обеспечивать, их защищать, так что будем бороться за своё существование, но чтобы наши дети не стали их послушными овцами. Да никогда!».
Н. Ф., многодетная мать, экономист из Борисова

«У нас в Отрадном всё по талонам. Огорода нет, так всё покупаем на деньги, которых не платят. Я «сижу у моря и жду погоды» и, как только погода появится, начинаю её разглядывать изо всех сил: а что же с ней делать? Пронесло – сижу, жду другую.
Лешка умер на Севере, в Нижнем Вартовске. Целый год ждали контейнер с телом. Доехал он до дома в цинковом гробу – заработал! Теперь я безмужняя, безжизненная. На свет божий смотреть тошно, а писать о том, что тяжко – тем более. Это ведь почти всем несладко. Чует сердце, до бесконечности это длиться не может. Если власти не притормозят – опять полыхнёт что-то вроде 17-го года. Может, не так скоро, но года 2–3 такой жизни доведут людей до озверения. Ведь мы не живём, а существуем. Страсти кипят.
Я, боюсь, как бы не пойти нам по второму кругу, начиная с гражданской войны. Всё только дорожает, вот опять на электричку цены подняли. Теперь лишний раз к родителям не съездить. А отец сейчас в больнице. Кажется, подачку с него вышибают: ведь всё перевернулось вверх дном. Чёрное стало белым, белое – чёрным, а впрочем, может, и прежде не раз так бывало, да я не понимала. Мне на днях приятельница, интеллигентный, казалось бы, человек, учительница, в защиту Чубайса выдала: «А что ты думаешь, пройти мимо кучи золота и не насыпать в карман – это правильно?». А нас учили: «Не твоё – не тронь». И мы так и жили. Вот так».
Л. Х., преподаватель церковной школы из Отрадного

«Кир, ты принадлежишь к вымирающему виду совестливых журналистов. Сейчас для пишущей братии, особенно молодой, лишь бы прокукарекать, и чем громче – тем лучше. О морально-этических нормах они не ведают. Знаки поменялись: чем хуже – тем лучше. Я верю только фактам типа «Волга впадает в Каспийское море». Читаю «Сов. Россию» и «Санкт-Петербургские ведомости». Нашу газету люблю. Она сохранила весь свой творческий коллектив и лучшие традиции. Остальную прессу просто не беру в руки – из опасения испачкать их».
Д. К., инженер АЭС, Сосновый Бор

«Отец, мама, простите, что пишу редко. Писать нет сил. Хорошего нет, а плохое и без меня всем осточертело. В общем, дожились, доработались, дорапортовались. Завели на балконе 4-х кур. Запах в квартире, как на птицеферме. Знакомая преподавательница из нашего университета держит в ванной козу, кладовку за лето сын её забил сеном – косил газоны и в скверах. А народ всё ещё гадает: изменится ли что-нибудь к лучшему? Повсеместно толкуют о предсказаниях Нострадамуса.

Оля третью неделю в больнице. Ни хрена не лечат, т. к. нечем. Все лекарства покупаем сами. Стандарт церебролизина стоит 49 тысяч, остальное в том же духе. Там даже шприцев нет. Только блатным.

В правительстве чехарда. Народ превратили в быдло. Цены на всё опять подорожали.

Заводы стоят, особенно лёгкая промышленность и оборонка. Наш Моторный тоже в полном завале. Только наш цех лепит, потому что, как стаял снег, и цветной «лом» (алюминий) стал весь на виду, обдирают его отовсюду, везут к нам, а мы плавим, превращаем в слитки и – по вагонам. И уже не мы, а какой-то посредник, поляк, фугует эти вагоны за бугор. Думаю, до зимы этим продержимся, а там… без работы и денег, когда от цен темно в глазах и просвета не видать…

В экономическом плане положение наше ещё получше других – благодаря проклятой литейке. Думаю, на том свете мне никакой ад страшным не покажется – я здесь к пеклу адаптировался. Авось назначут главным жарилой. Ну да это всё шутки. А вот кабы не картошка своя, пришлось бы зубы на полку складывать за ненужностью. На месяц дают масла 300 гр., мяса 1,5 кг, сахару, крупы, лапши по полкило. И всё. А прилавки у нас пусты, базар же не для бедных. Денег за прошедшие месяцы не получали – нет даже в банке. Поэтому и все проекты поездки на родину рухнули.

А чтобы прокормить своих «дам», я всё свободное время гроблюсь на «даче». Надеялись в этом году на хороший урожай, но вот стоит ужасающая засуха – в тени 35, а на асфальте вода чуть не закипает. Всё, что зародилось по весне, испепеляется на корню. Воду дают на 2 часа: с поливом напряжёнка.

По границам края со стороны Казахстана свирепствует саранча. Наступает колорадский жук, за рекой уже собирают. Надолго ли обережёт нас Обь?».

Оля третью неделю в больнице. Ни хрена не лечат, т. к. нечем. Все лекарства покупаем сами. Стандарт церебролизина стоит 49 тысяч, остальное в том же духе. Там даже шприцев нет. Только блатным.

В правительстве чехарда. Народ превратили в быдло. Цены на всё опять подорожали.

Заводы стоят, особенно лёгкая промышленность и оборонка. Наш Моторный тоже в полном завале. Только наш цех лепит, потому что, как стаял снег, и цветной «лом» (алюминий) стал весь на виду, обдирают его отовсюду, везут к нам, а мы плавим, превращаем в слитки и – по вагонам. И уже не мы, а какой-то посредник, поляк, фугует эти вагоны за бугор. Думаю, до зимы этим продержимся, а там… без работы и денег, когда от цен темно в глазах и просвета не видать…

В экономическом плане положение наше ещё получше других – благодаря проклятой литейке. Думаю, на том свете мне никакой ад страшным не покажется – я здесь к пеклу адаптировался. Авось назначут главным жарилой. Ну да это всё шутки. А вот кабы не картошка своя, пришлось бы зубы на полку складывать за ненужностью. На месяц дают масла 300 гр., мяса 1,5 кг, сахару, крупы, лапши по полкило. И всё. А прилавки у нас пусты, базар же не для бедных. Денег за прошедшие месяцы не получали – нет даже в банке. Поэтому и все проекты поездки на родину рухнули.

А чтобы прокормить своих «дам», я всё свободное время гроблюсь на «даче». Надеялись в этом году на хороший урожай, но вот стоит ужасающая засуха – в тени 35, а на асфальте вода чуть не закипает. Всё, что зародилось по весне, испепеляется на корню. Воду дают на 2 часа: с поливом напряжёнка.

По границам края со стороны Казахстана свирепствует саранча. Наступает колорадский жук, за рекой уже собирают. Надолго ли обережёт нас Обь?».

В. Т., мастер-литейщик из Барнаула


«Жизнь: полки магазинов пусты. Товарами, говорят, забиты склады, мебельные магазины. Продажи нет. Ждут особого распоряжения. Цены с 18. 02. 91 повышены ещё на 50%. Именуется это «налог на покупаемый товар». Понятно, что это ещё не всё, предварилка. Власть эта сплошное противостояние с народом. Операция «Деньги» нас не затронула. У нас нет таких купюр».
Д. Ч., киоскёр из Москвы

«Верю, что вы нам писали. Это всё из-за нашего бедлама. Нам писали из Тулы, из Германии, а мы ни одного письма не получили. У нас всё идёт ниже и ниже, но писать о том, что творится, не хочется. Уже набило оскомину. У вас ведь не лучше. Человеческое общение вокруг замкнулось на одной ноте, от которой в дрожь бросает. Короче, об экономике и политике – к чёрту! Никому и ничему я не верю, ни на что не надеюсь. Со мной умрёт и моя фамилия. Надо было не учиться, а воровать».
И. Б., инженер из Перми

Взрослые доходили до отчаянья. Дети с разинутыми ртами упивались сброшенными в Россию, как на помойку, «западными ценностями» – сексуальной революцией, прущей с телеэкранов и книжных развалов, попсой, уходили в наркотики и религиозные секты. Не получив от «стариков» таких благ, как «пепси» и жвачка, начинали зарабатывать на них проституцией, грабежом. И опять, как в годы борьбы с фашистской нечистью, выстояло старшее поколение – ещё не ушедшие в мир иной останные его представители, сохранившие понятие о нравственности и духовной чистоте. Как могли, из последних сил несли их имеющим уши.

«В жизни в одной рубашке не проходишь. Человек рождается с муками и с ними уходит. Нам столько довелосьпережить, – вот уже восьмой десяток, а жизнь, несмотря ни на что, прекрасна. Надо жить, и не стоит гневаться на судьбу. Главное – дети не сбились бы с пути, а то теперь много молодёжи теряет себя и безрассудно гибнет. Не падайте духом! Сильные всегда побеждают».
 В. С., инвалид войны из д. Кисловка

К 2000 году, после 10 лет растерянности и страха, уставшие от безнадёги люди начали проходить стадию апофигизма и заворачивать к новым надеждам. Многие связывали их  с новым молодым и энергичным Президентом. И хотя все понимали, какой рукой он двинут во власть, предполагали и другое: он молод и не лишён амбиций; если ему удастся удержаться на первом посту, ему нужна будет сильная и богатая страна, а не отстойник Запада. Ведь только при  таком условии поимет он признание в мире и признательность своего народа.

«С сентября прошлого года зарплату стали платить стабильно. Работаем одни «старики», молодым «тяжело», и платят мало – 1500–1600. За смену бывает 2–3 замены номенклатуры отливок, ну и тянем лямку, кому бежать некуда. Одного учили: старлей, из армии уволили, на гражданке себя не нашёл, теперь на священника учится. Может, и прав: будет сыт и пьян».
В. Т., Барнаул.

«На Новый год Славик всех накормил, одарил подарками. На наши цены зарплаты И. П. хватает лишь на три блока сигарет. А моя пенсия – одна заправка бака бензином. Но плачь – не плачь, надо барахтаться ради детей. И теперь-таки и от них выходит помощь и праздник».
Н. М., народный судья

«У нас всё каким-то чудесным образом получилось. Работа в коммерческом вузе обеспечивает жизнь на привычном уровне. Сын учиться бесплатно на юридическом. Я начала работать над докторской (уже вышла монография, ряд статей, 3 брошюры)».
Т. В. Л., доктор искусствоведения
из Нижнего Новгорода

«Если бы я имел за плечами лет 25–35, завёл бы собственное дело, чтоб не зависеть от чинуш, которые независимо от страны, везде одинаковы. Можете мне поверить. Я в этом году посетил мэрию французского города Невер и обалдел от похожести чиновников. Звание «Почётный житель города» спасло от экспроприации мастерской. Кручусь. За свои полвека я так и не научился решать проблемы типа отмазки, подмазки. Ну, не дано! И мне это нравится!».
В. Щ., художник

«К неизбежным нашим – увы! – хворобам добавляется постоянное гнетущее чувство, вызванное событиями последнего десятилетия. Будем доживать на выбеге отмеренные нам дни. Надежды на тихую старость не сбылись. А так хотелось бы понянчить внуков, ходить с ними  гулять, вспоминая молодость, но сын заявил, что «в эту жизнь» он детей заводить не собирается.
Живём по словам незабвенного Остапа Ибрагимовича: «Крепитесь! Заграница вам поможет!».
Уже.
Но не вешай нос. Мы победим!»
Д. К., Санкт-Петербург


Однако и последние победители уходили из жизни. В январе 1998 года ушел и отец Веры Андрей Ильич Кузьмин.

Вере Андреевне телеграмму принесли под вечер. «Умер отец. Отпеть не сумеем. Мама».

«Церковь далеко, пешком не дойдёшь, а ехать, наверно, не на чем – совхоз совсем разорили», – думала Вера Андреевна меж слезами. Проплакавшись, начала рыться в кладовке – искать припрятанные на всякий случай валенки. Такой случай приспел. Зима лютая. Мороз за тридцать. Снегу намело столько, что даже в городе вдоль дорог отвалы в человеческий рост.

Наутро чем свет снарядилась в церковь. С трудом уговорила священника отпеть покойного, заказала сорокоуст – свидетельства о смерти у неё не было, а без бумажки ныне и в церкви «не положено». Стояла на заутрене, не отирая слёз, отягчённая печалью. Во время панихиды в стрельчатое окно недавно восстановленной церкви пролился солнечный луч и заиграл на золочёных царских вратах. Солнце не проглядывало уже почти месяц, неба не было видно – серая бесконечность то сорила белыми хлопьями, то хлестала седыми космами метелей.

Завернув в платочек горстку жёлтой супесчаной земли, сунула узелок в дорожную сумку и поспешила на поезд. Солнца снова не было. Видно, прорвался в небесную прореху единственный лучик.

Поезд скрипел со всеми остановками. В вагоне было холодно, никто не снимал верхней одежды. Пассажиры сидели нахохлившись, и парок дыхания струился в сумеречном воздухе. Вера Андреевна села на свободное боковое место, уставилась в белую заоконную муть. Не могла собрать мыслей. Не укладывалось в голове, что отца, который, казалось, был и должен быть всегда, уже нет и не будет никогда.

В Гурино прибыли с опозданием – больше часа простояли на разъезде в семи километрах от станции – из-за заноса.

Дорога на Кущёвку была пробита, но давно не чищена. Ровные участки, продуваемые ветром, перемежались снежными увалами, пересекающими путь в низинках и на извилинах. От Большой дороги к деревне просёлка не было видно вовсе. Спасибо валенкам, плотно облегающим голени – Вера Андреевна лезла напрямик по заснеженным усадам, утопая порой отец. Отпеть не сумеем. Мама».

«Церковь далеко, пешком не дойдёшь, а ехать, наверно, не на чем – совхоз совсем разорили», – думала Вера Андреевна меж слезами. Проплакавшись, начала рыться в кладовке – искать припрятанные на всякий случай валенки. Такой случай приспел. Зима лютая. Мороз за тридцать. Снегу намело столько, что даже в городе вдоль дорог отвалы в человеческий рост.

Наутро чем свет снарядилась в церковь. С трудом уговорила священника отпеть покойного, заказала сорокоуст – свидетельства о смерти у неё не было, а без бумажки ныне и в церкви «не положено». Стояла на заутрене, не отирая слёз, отягчённая печалью. Во время панихиды в стрельчатое окно недавно восстановленной церкви пролился солнечный луч и заиграл на золочёных царских вратах. Солнце не проглядывало уже почти месяц, неба не было видно – серая бесконечность то сорила белыми хлопьями, то хлестала седыми космами метелей.

Завернув в платочек горстку жёлтой супесчаной земли, сунула узелок в дорожную сумку и поспешила на поезд. Солнца снова не было. Видно, прорвался в небесную прореху единственный лучик.

Поезд скрипел со всеми остановками. В вагоне было холодно, никто не снимал верхней одежды. Пассажиры сидели нахохлившись, и парок дыхания струился в сумеречном воздухе. Вера Андреевна села на свободное боковое место, уставилась в белую заоконную муть. Не могла собрать мыслей. Не укладывалось в голове, что отца, который, казалось, был и должен быть всегда, уже нет и не будет никогда.

В Гурино прибыли с опозданием – больше часа простояли на разъезде в семи километрах от станции – из-за заноса.

Дорога на Кущёвку была пробита, но давно не чищена. Ровные участки, продуваемые ветром, перемежались снежными увалами, пересекающими путь в низинках и на извилинах. От Большой дороги к деревне просёлка не было видно вовсе. Спасибо валенкам, плотно облегающим голени – Вера Андреевна лезла напрямик по заснеженным усадам, утопая порой глянь, либо инвалид, либо старый-немощной. Справных мужиков, работников, всего трое.

Крякнул Васька Крендель, побежал в свой сарай, приволок последний бидон солярки, на чёрный день бережёный. Знать, не зря Андрей Ильич в голодные послевоенные годы пацанёнка Ваську в прицепщики к себе взял, учил управляться с техникой – во все тонкости дела механизаторского посвятил. Трактористом  Крендель стал классным, до последних, перестроечных лет в передовиках ходил.

Трактор подкормили, порешили гробы на тележке тракторной до кладбища все разом доставить. Бабку Солоньку и Андрея Ильича забрать – особых хлопот не доставит, а как быть с Маришей? До прочищенной дороги на плечах не пронесёшь – тропинки всего в одну ногу пробиты, а по обочинам – топко. И опять Васькина смекалка выручила.

– Так, мужики, я думаю, другого выхода нет, окромя как на железном листе её вывести. У меня в сарае нержавейка стоит – с тех пор, как крышу перекрывал, осталась. Надо по углам дырки просверлить под вожжи, на этом листе гроб с Маришей сюда и доставим – волоком. Счас давайте разделимся: кто за бабкой Солонькой, чтоб, значит, трактор не гонять, а то соляру не хватит. Бабка лёгонькая, до перекрёстка её на руках дотащим. А другие – за Маришей, – с листом, значит.

Молчали мужики, обмозговывали, переглядывались. Потом враз как-то встряхнулись.

– Ну-к, что жа, что допрежь не приходилось этак-то… – проговорил щупленький зобатый Ялдёнок и к женщинам обратился: дескать, давайте, бабоньки, которые помоложе, помогайте Маришу из угла вывезти.

Зашевелился народ. Одна группа направилась на конец Главной улицы, другая цепочкой потянулась за речку, к Маришиному дому.

…Цугом, накинув на плечи концы вожжей, привязанных к листу нержавейки, вдавленному в снег новой, кумачом обшитой Маришиной домовиной, потянулась по кущёвской улице печальная процессия. Картина, напоминавшая репинских «Бурлаков на Волге», только куда страшнее по сути: белый-белый путь, красный-красный гроб, чёрные-чёрные согбенные фигурки корявых мужичков и увязающих в снегу обочь смертной Маришиной тропинки, потом и слезами обливающихся женщин. Можно сказать и иначе: «Как царица, сложив на груди белые рученьки, плыла по белым волнам в красивом своём челне русская крестьянка – работница и красавица Мариша на вечное поселение в новую землю».

– Господи, даже Савраски не осталось в родимой моей деревне! – воскликнула плачущая Вера Андреевна.

Стоящие рядом с ней старухи молчали, только ещё ниже опустились их головы.

У дома Кузьминых Маришу подняли на тележку. Вынесли Андрея Ильича, поставили рядом. Заурчал, дёрнулся трактор. Гробы заюзили на металлическом настиле тележки. Несколько человек перекинулось через бортики, одной рукой цепляясь за них, другой удерживали домовины.

На перекрёстке постояли, поджидая, пока поднесут ещё одну горестную ношу. Потом двинулись дальше – туда, где на белоснежной равнине чернели комья поднятой с глубины земли да голые древесные кроны примогильных берёзок. Кресты и памятники все упрятаны были под снегом.

Генрик Ибсен в «Докторе Стокмане» назвал самым сильным человеком того, кто не боится быть одиноким. Русский народ постарались разобщить. Мы с большей или меньшей охотой стали «каждый сам по себе». При этом каждый подспудно был уверен, что уж он-то непременно – с его руками, мозгами, деньгами, связями… выплывет, окажется «на гребне волны» в новом жизнеустройстве. Получили хороший урок: многие вспомнили сказку о царе, предложившем сыновьям сломать веник. Осознали, что купно сделать это невозможно, но очень легко по прутику. Стало быть, сильней человек общинный, не жалеющий для голого собрата последней рубахи, пополам с голодным ломающий единственную хлебную горбушку.

Ясно, что всех бед российских ныне руками не разведёшь. Но в ряду наших больших и малых потерь есть одна, которая кому-то может показаться незначительной. Но это только на первый взгляд. Об этой потере писала в 1990-м году Анна Пастухова. Её  статья о Сергее Эфросе «Мне даже стали сниться сны…» напечатана в газете «Советская культура».  

«Мы перестали писать письма. Жаль. И дело не только в том, что целое поколение не оставит эпистолярного наследия, по которому потом могли бы судить о нём. Жаль нас самих, потому что в коротких телефонных перебросках «Как дела?» – «Нормально» может быть упущено самое важное: так и не возникнут токи, дающие людям душевно близким найти, понять и помочь друг другу».

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

От издателя.

Часть I.  Квадруга.
Часть 2.  Точки отсчёта.
Часть 3. Просто, просто, просто…
Часть 4. Поиск.
Часть 5. В пределах времени.
Рассказ Николая Киприановича Даршина.
Часть 6. Ветви дерева.
Часть 7. Так было всегда.
Часть 8. Выпали им дороги.
Часть 9.  Цугом вытянем.

Д. Лобузная. Роман о Пензе (Опыт лирического послесловия.)

 

Volny morya

 

Об авторе Лидии Терехиной

 

Лидия Терёхина. Лествица. Часть I. Стихотворения

Лидия Терёхина. Лествица. Часть II. Стихотворения

Просмотров: 790

Комментарии (1)  

 
# Katia 07.10.2015 18:23
WOW just what I was looking for. Came here by searching for поэтесса

Here is my web site - огород: http://tests.com
Ответить | Ответить с цитатой | Цитировать
 

Добавить комментарий

Защитный код
Обновить

Еще на эту тему


МУЗЫКА ПЕНЗЫ

Алина Викман. "НЕ ЗИМА"

Миша Хорев. "МЕТЕОРИТЫ"

Миша Хорев. "ГИМНАСТКА"

Гр."На!Смерть"."БУХАЙ,ВАРРЕЛЛА,БУХАЙ"

Гр."На!Смерть"."СПЛЕТЕНИЕ СОЗВЕЗДИЙ"

 

ИСКУССТВО ПЕНЗЫ

Михаил Мамаев. Амбротипия

ФОТО ПЕНЗЫ

Авторы граффити - Команда Почти
  • Авторы граффити - Команда Почти
Контактный зоопарк экзотических животных в Краеведческом музее
  • Контактный зоопарк экзотических животных в Краеведческом музее
Концерт Viva Negativa в рок-кафе DominantA
  • Концерт Viva Negativa в рок-кафе DominantA
«Симфония осени». Автор Мария Кабанова
  • «Симфония осени». Автор Мария Кабанова
Сто первая весна
  • Сто первая весна

penzatrend.ru

© 2013-2015 PenzaTrend
Журнал о современной Пензе. 
Афиша Пензы в один клик.

Использование материалов возможно
только при наличии активной гиперссылки
на источник, который не закрыт для индексации.

© 2013-2015 PenzaTrend Журнал о современной Пензе.
Афиша Пензы в один клик.