ПензаТренд

KON

КУЛЬТУРА ПЕНЗЫ

I Музыкально-поэтический фестиваль

Вечер Алексея Александрова

Вечер "На Энцелад!"

 Встреча "Время верлибра"

Творческий вечер Марии Сакович

Вечер "В начале было слово"

Встреча "Абсурд. Логика алогизма"

Вера Дорошина "Слова на ветру"

СПОРТ ПЕНЗЫ

РЕКЛАМА

Лествица. Часть III. Ступени небесные. Стихотворения

На труд по созданию этой книги получено церковное благословление. В ней содержатся новые  и избранные стихотворения.

Художник Александр Киреев     © Л. И. Терёхина (Дорошина), 2010

 

Стихи, как предчувствие, очень часто дают информацию о том, что случилось, что будет. Откуда они приносят эти знания? Но знают они всё и заранее. Поэт же «шифрует» эти знания, что-то прячет за словами. Кому дано – тот  поймёт все порывы его души и зачем он не пишет «в лоб».

Может, просто бережёт близких, поскольку беречь себя ему не дано.

 

 «…приклони ухо Твое мне и услыши глаголы моя».
Молитва Василия Великого

 

 Часть II

СТУПЕНИ НЕБЕСНЫЕ

 

 

* * *

 

В своих грехах она не виновата.
И, ошибаясь, тихо плачет в грудь
осеннего печального заката.
                                Л. Горюнова

Не беспокойтесь,
                  милые подруги,
меня качает на иной волне.
Вплывают в сон мой
                   золотые струги.
И в этом сне я счастлива вполне.

С тем и приду
                   когда-нибудь к итогу.
Повителью словес мой лоб обвив,
судьба мне
                водную наметила дорогу,
где всем ночам
                     не исчерпать любви.

Вы правы, в этом нет моей вины,
как нет вины
              в дожде иль лунном свете.
Я проживаю золотые сны.
Но только Бог
                       один за них в ответе.

 

 

* * *

 

Любимая, жуть, когда любит поэт –
Влюбляется бог неприкаянный.
И хаос опять выползает на свет,
Как во времена ископаемые.
Б. Пастернак

Я помню, как душа летела
на временный земной постой,
где жили люди, ждало дело
по составленью строчек в строй.

Как жутью сковывалось тело
в просторах тягостных земных,
когда покинула пределы
садов божественных своих.

Здесь в поисках другой мятежной
и неприкаянной души
металась по равнине снежной,
в пустынной мыкалась глуши.

..........

Очнувшись от предзимней стыни,
впервой о прошлом не скорблю.
Всклень мир наполнило пустынный
твою короткое «Люблю».

 

 

* * *

 

Жар-птица, оброни перо,
пусть полыхает.
На сердце смутно и серо.
И ночь глухая.

Твой космос красками богат,
хотя и чёрен.
Спустись в мой опустевший сад –
насыплю зёрен.

Твоя горящая стрела –
вне цен и торга –
меня по юности вела
тропой восторга.

Где канул в бездну звёздный рой –
твои просторы.
Ты не томи меня игрой,
боюсь которой.

Жар-птица, ранняя заря,
любви услада,
лети, забвение даря.
Мне это надо.

 

 

* * *

 

Моя любовь не ведает предела,
поскольку ищет Бога, а не тела
на перекрестьях жизненных дорог.
Ведь в каждом смертном обитает Бог.

И что с того, что сиднем не сидела?
Такое безответственное дело –
дорогами поэзии брести
в надежде встретить Слово на пути.

Когда на свет твоих высоких окон
привёл однажды путь мой одинокий,
смешалось всё: пороки, лжепророки,
чужие спальни, сбитые пороги…

Погибелью, смятением, напастью
дышал тот день, ещё – бедой и страстью.
Казалось, апокалипсис, разруха –
всё испытать стремилось силу духа.

Осталось нам Пути совсем немного.
Спасаемся за пазухой у Бога.
Прости, что о любви сказать посмела, –
Его любовь не ведает предела.

 

 

СОН

 

Мой конь грызёт мундштук остервенело.
Твой конь копытит наст заледенелый.
Два всадника.
Одной тропой навстречу
друг другу шли.
Сюжет простой и вечный.

Как разойтись на узенькой тропе нам?

Роняет с губ мой конь на камни пену.
У твоего дрожит в напряге круп
и тоже пена опадает с губ.

Мы – дети Всеволода,
тати и поэты,
давным-давно случилась встреча эта.

Как разойтись сумели мы друг с другом –
в ночной степи об этом воет вьюга.

 

 

* * *

 

«Любви последней благодать» –
неумолчно душа трепещет.
А в полуночном небе блещет
её вселенская печать.

Повита серебром, печаль
струится по дорожке лунной.
В траве лужайки тонкорунной
твой зыбкий след уходит вдаль.

О, полнолунный морок мой!
Другой тропы торить не стану,
вдыхая травяной настой,
осенний, горький и медвяный.

Одна нас выведет к реке,
что льётся полноводным током.
Мы постоим – рука в руке
на сонном берегу высоком.

Пережитого счастья жаль.
И до реки пути немного.
Но на земной ладони Бога
Такая распахнулась даль!

 

 

* * *

 

Я знаю: каждый миг неповторим,
но столько дней, похожих друг на друга,
что вскоре вспоминается с натугой,
в какой из них…
Мелькают дни.
По кругу – жизнь, по кругу,
споткнёшься на каком-то вираже,
оглянешься, а рядом нету друга
уже…
Ужели жизнь – от первого испуга
 до страха перед вечной темнотой –
лишь чья-то шутка
или звук пустой?

Да что гадать, когда настороже
вот это небо в прочерках стрижей!

 

 

* * *

 

Пёстрый бор кукушки оперенье
на себя примерил ненароком.
Пронизав стволов столпотворенье,
выпорхнуло в мир стихотворенье,
будто недоросток-кукушонок
в поисках родимого гнездовья.

Снежной бахромою опушённый,
сонный бор не шевельнул и бровью.
Спят,  от долгой стужи бронзовея, –
что им до стенаний бедной птахи! –
сосны в круговерти снеговеев,
нахлобучив белые папахи,
молятся ль о собственном спасенье,
о весне, чтобы пришла скорее?..

Кукушонок мой, стихотворенье,
кто тебя у сердца отогреет?

 

 

* * *

 

И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.
М. Ю. Лермонтов

Июньским благодатным днём
врата небесные разверзлись
и влага пролилась на землю –
над зеленью – синим-синё.

Огонь колышется вдали,
где горизонт завешен ливнем.
А надо мной по синей сини –
акаций белых корабли,

покачиваясь, не спеша,
небесную торят дорогу.
…И раскрывается душа
навстречу радостному Богу.

 

 

ЮБИЛЕЙНОЕ

 

Замешан век наш яростней и круче:
из прошлых мук намолота мука…
Встаёт передо мной застреленный поручик
над выскобленной шкурой Машука.
Покуда я над строчками корпела,
увеча лист царапаньем пера,
земля от напряжения вспотела.
Еще идёт смертельная игра.
Кому-то в той игре не повезло.
И, может быть, не повезло России:
её поля нас добрыми растили,
а миром очень часто правит зло.
Когда добра зачёркнуты обеты,
оно, на правду наложив запрет,
«опасных мыслей» ищет тёмный след
в старинном вольномыслии поэтов.
Но властью зла мы тешиться не вправе,
поскольку вольность получив в кредит,
мы ставим совесть выше догм и правил.
И пусть она наш путь определит.

 

 

* * *

 

Мы пришли в этот мир удивляться…
Вл. Чернышев

Время вечности прядётся –
под высокой млечной аркой,
судьбы ткут ткачихи-парки:
рубище иль плащ парчовый
выткут? – как кому придётся…

Дом во мгле рассветной тонет
на крутом присурском склоне.
Лес окрестный раскорчёван,
но сосняк поднялся внове,
а над ним снуёт в тумане
месяц, как челнок в основе
на всеобщем ткацком стане.

Нить на бёдрах щелкнет хлёстко,
как в долу пастушья плеть,
и лети навечно к звёздам!
Но хотелось мне успеть
поглядеть, как майской ранью
над Ахунским сизым лесом,
словно сеятель небесный,
солнце выкатится. Быстро
разбросает щедрой дланью
золотых лучей лукошко,
как в раскрытые ладошки
ловит ветреница искры,
как, капель стряхнув на землю,
сосны сонные ресницы распахнут.
Застынут, внемля
песне.
Песню грянут птицы.

 

 

ПОМИНАЛЬНОЕ

 

В час, когда из млечного тумана
красная рождается заря,
поминаю пращура Ивана –
воеводу Грозного – царя.

Ведь известно, ратными трудами
прирастала русская земля.
Так забыть пристало ль нам с годами,
кости чьи усеяли поля?!

Бесшабашный и лихой рубака
отдавал и дальнему рубаху –
поминаю пращура Терёху,
воинства инсарского казака.

Взяв жену их азиатских гурий,
он любил коня, простор и волю.
Потому пахали в чистом поле
Пётр, Василий, Николай, Григорий.

Жил и пота-крови не жалея,
о землице-матушке радели, –
поминаю пращуров Евсея,
Аверьяна, Осипа, Матвея.

А когда над Русью стынут зимы,
Без тулупа, печки – плоховато!
Скорняка – прадедушку Трофима
Поминаю. Печника – Игната.

Женской доли тяжелы оковы,
но и трудной жизни – Божью дару
радовались пращурки Прасковьи,
Домна, Евдокия и Варвара.

Во поле, за кроснами, у печки
бабий век в заботах неустанных.
Затепляла у иконы свечку,
Господа за нас молила Анна.

И влила могутная Россия
в пращурок терпение и силу.
От Марий, Февроньи, Серафимы
позже здесь и я свой крест прииму.

Это ведь по их да Божьей воле
прямиком в раскрытое оконце
для меня из-за широка поля
золотое выкатилось солнце.

 

 

* * *

 

Деду Назару Ивановичу Середенину

Рухнул дом, в котором деды жили.
То ли жизнь минувшую оплакивая,
зарядили ливни обложные –
обмывают скорбные развалины.

Впрочем, деревенскому народу
плач небесный вовсе не по нраву:
вдоль реки размыло огороды,
а поля заполонили травы.

Кирпичи и цельные лесины –
по нужде и по крестьянской сметке
растащили вдовые соседки,
как у нас ведётся, «для помину».

Видно так назначено судьбою
знатному толбузинскому роду:
прадед на турецкой пал героем,
правнуки же «вышли из народа».

Ставши его совестью и солью,
болести его прияв на плечи,
сохраняли в вытоптанном поле
ручеёк «господской» чистой речи.

Гляну на печальную картину –
как кошачья лапка цапнет душу:
растеклась по луговине глина,
а ночами светятся гнилушки.

Обочь обнаружившейся ямы
расползаться начала крапива,
и щебечут удручённо: «Чьи мы?»
воробьи в плакучих ветках ивы.

 

 

ТУМАН

 

Вот мама скажет мне: «Весна…
Была зима сиротской ныне».
И силуэт её застынет
у тускло-серого окна.

Завесил сумеречный день
и синеву, и даль без края.
На всём лежит печали тень.
Грачей, и тех не слышно грая.

На ватных лапах вдоль кустов
туман тихохонько крадётся.
Он брызнуть дождичком готов –
лишь с мглой небес соприкоснётся.

Он на меня обрушил вдруг
глухую скорбь и безнадёгу –
как будто предал лучший друг
иль в бездну рухнула дорога.

 

 

* * *

 

Дине Злобиной

Едва рассияется лето –
опять свирипеет зима,
и рыщут студёные ветры,
насквозь продувая дома.

Укрыться от них невозможно
крестами рассохшихся рам.
Они к нам стучатся тревожно,
гудят за дверьми по утрам.

И их ледяные глазницы
рассвет превращают в закат,
куда, как отставшие птицы,
остатние годы летят.

Вдруг с севера яростный ветер
дохнёт – и погасла свеча…
Но нам ведь и жить-то на свете,
покуда душа горяча,

пока удаётся, расправив
помятое в схватке крыло,
на ветер бросаться вне правил –
такое у нас ремесло.

 

 

СКАЗКА ПРО МОЧАЛО

 

Многие народы мира, в том числе славяне,

как символ вселенской священной горы Меру

ставили на подворье высокий кол.

Это нашло отражение, например,

в «Сказке о царе Салтане» А. С. Пушкина.

Меня носило по земле немало
с тех пор, как пронизала до нутра
убийственная сказка про мочало,
что на колу средь царского двора

то, в суховеи, жалобно моталось,
то обвисало, вымокнув насквозь.
И всё сначала… И оно молчало,
отчаянно надеясь на авось.

Авось накатит этакое чудо,
что царь, зачем-то покидая двор,
всё напоследок правильно рассудит
и новый свой объявит приговор:

мочалом тем заткнут дыру в карете –
так новый долг определят ему.
..........
И я понять смогу ли, почему
над старой сказкой горько плачут дети?

 

 

СНЫ В КАШКАДАРЬЕ

 

Повторяются снова и снова,
мучат сны на чужой стороне:
свет медовый и бледно-лиловый
оттиск дня на замёрзшем окне.
В эти сумерки предновогодья
наплывают покой и уют,
дома я, а как будто бы гостья…
Скоро ёлку в передней зажгут.
Охмелевший от запаха хвои,
от вина и всеобщей любви,
пропоёт нам, гитару настроив,
папа лучшие песни свои.
Мама, в праздничной шёлковой кофте,
как всегда, нас поздравит в стихах,
даже кот спрячет острые когти
и у брата уснёт на руках.
Тыщи вёрст пролегли между нами –
дышит зноем пустыни Восток.
Нет ни деревца – глина да камень,
да сыпучий горячий песок.
Тянет дымом. С утра на такыре,
раньше всех отойдя ото сна,
в докрасна раскалённом тандыре
нам лепёшки печёт Мадина.
Но пока ещё солнце не вышло,
с головой укрываюсь кошмой.
Мне под ней не темно и не душно –
я опять отплываю домой.

 

 

* * *

 

В. Д. Алемайкиной

Ветром спутанные травы,
как аркан, треножат ноги,
а в низине – по трясине –
выше маковки бурьян.

Здесь погибели и славы
всласть вкусили мокши боги,
духом Калмы7 и Вармавы 8
полон Мёртовский овраг.

Сквозь туман отравный синий
рвутся в поиске подмоги
ввысь конёвник да тимьян –
дотемна спешат упиться
брагой красного заката,
всё забыть и позабыться,
чтоб не снилось, как когда-то
ветер был от крови пьян.

Поросли быльём тревоги.
Стороной прошли дороги.
Выпь в болотце долю кличет.
Коршун, выследив добычу,
камнем падает в бурьян.

 

 

* * *

 

Он в твоём пантеоне
не нужен, не важен,
нынче умерший воин
в становище вражьем.

Изменила удача –
пуля в горло воткнулась.
Его кровью горячей
полынь обагрилась.

Пал он на землю грудью –
жизнью бой был оплачен.
Бог его не забудет,
но никто не оплачет.

Ты промчалась в кибитке
по бранному полю,
озирая убитых,
не изведала боли.

Его плоть растерзают
ночные шакалы.
Это звёзды узнают.
Ты его не узнала.

 

 

СТЕПНАЯ ДУША

 

Памяти А. И. Куприна

1

 

Воздух – ртом,
а воду пей горстями.
Здесь в гостях ты
иль в своём дому,
нити судеб
водят нас путями,
ведомыми
Богу одному.

Тот,
кому назначена дорога,
выбирай меж счастьем
и бедой.
– Кулунчак,
шагаешь ты не в ногу
с буйной
устрашающей Ордой.

Подчини свой норов
воле хана,
а не то –
тебе секир башка!
Ну а князь
к царю ушёл из стана –
в нём обрёл
отца и кунака.

И гудели ветры
по-над Русью,
пели,
будто стрелы степняков.
От татарки
в золотом убрусе
вышел
знатный род Кулунчаков.

Было в Божьем промысле
такое:
русской крови
закипит в нём новь.
Прахом сгинет
злато их земное.
Обретёт один талант –
любовь

нищая
татарская княгиня –
русского чиновника
жена,
чтоб над миром
воссияло имя
сына –
Александра Куприна.

 

2

 

Вдовий дом, сиротский пансион,
карцер, розги в корпусе кадетском –
это память вынесла из детства.
Всё же в офицеры вышел он.

А в полку – учебная тревога,
мордобой, муштра, дуэли, сплин…
– Подпоручик Александр Куприн,
вы один шагаете не в ногу.

Жаждой вольной жизни обуян,
от армейской лямки он избавлен.
То – рыбак заправский в Балаклаве,
то – в порту бродяга и буян.

Всё пощупать хочет он руками,
все своей обдумать головой:
пышный сад растит и колет камень,
в цирке то атлет, то ездовой.

Он – шахтёр, охотник и псаломщик,
лётчик, землемер и водолаз…
Превратился б в рыбу или лошадь,
лишь бы вышел подлинным рассказ,

что он пишет тёмными ночам –
«Конокрад», «Дознание», «Ночлег»…
жизнью не обласканный вначале,
суть её постигший человек.

 

3

 

Выгорал по улицам и в целом
сухопутный бедный Наровчат.
И одна о нём молва летела:
что ни лето – колышки торчат.

Но из пепла восставал он снова,
словно Феникс посреди долин,
дабы в нём родился мастер слова –
Александр Иванович Куприн.

Говорят, его душа – морская –
тосковала вечно по морям.
Кто степи не видывал без края,
пусть они об этом говорят.

Ведь всегда душа его – степная –
помнила кочевья степняков,
где кипит пучина голубая
неба, ковылей, солончаков…   

Пусть гудят портовые притоны,
бродит хмель по буйным головам…
Но в морях тоскуют листригоны
по материкам и островам.

 

 

ПТИЦА ФЕНИКС

 

Птица Феникс, распластав крыла
над остывшим тихим пепелищем,
снова в тёмном небе проплыла –
будто что потерянное ищет.

Но окрест лишь колышки видны.
Среди них пошаливает ветер –
треплет струйки снега, как вьюны –
серым пеплом тронутые плети.

Может быть, ей кажется: река,
омывая гарь,  в поля струится?
От неё не спрячешь уголька,
чтобы пламя вновь могло родиться.

Зря не стоит криками будить
пустоту уснувшего простора.
Если выжгло даже боль в груди,
в рост отава чувств пойдёт не скоро.

Нужен спорый августовский дождь,
нужно много солнечного света.
Феникс, может, ты ещё найдёшь
нужное тебе – в кармане лета.

 

 

* * *

 

Знаешь, всё, что пишу я –
пишу, не хотя.
Ты, ведь, даже прочтя, не поймёшь,
почему это в поле волнуется рожь,
почему облака так поспешно летят,
почему наши годы текут под уклон,
будто воды весенних ручьёв.
Почему, если наша любовь – только сон,
рвутся в песне сердца соловьёв.

Я пишу для тебя. Ты – читатель не мой.
Эту книжку к груди не прижмёшь.
Что случилось со мной
этой чёрной зимой,
не ищи между строк. Не найдёшь.

Может, кто-то другой,
так же горько любя,
в мою зиму уйдёт.
Может, кто-то другой…
Но ему не догнать ни меня, ни тебя
по следам, занесённым февральской пургой.

 

 

* * *

 

Я трелью телефонного звонка
твой сон тревожить впредь уже не буду,
поскольку в сердце зимнюю остуду –
в моём – твоя посеяла рука.

Ты сам мне позвонишь
когда-нибудь…
когда-нибудь,
когда-нибудь…
Не будет уже любовь,
как яблочко на блюде,
свой сок вливать в мою больную грудь.

А ежели придёт издалека
неспешное печальное известье,
со мною ночь перелистает листья
росстанного сегодня дневника.

 

 

О СТИХАХ

 

Говорить с тобой больше не буду
о стихах, о полуночных бденьях,
может, морок словесного блуда
все бессонные эти прозренья?

Может, я околдована магом –
чернокнижником, демоном ночи,
что роняю слова на бумагу,
и бегут они промельком строчек?

Мне об этом никто не поведал.
Я не знаю, берутся откуда,
к пораженьям ведут иль победам
рифмы звонкие в пепельных грудах.

В топке жизни горят мои годы,
может, пепел и рифмы – оттуда?
Вряд ли демону это угодно.
Верю, Бог даровал это чудо.

Но тебе меня тягостно слушать.
Хочешь жить в беспробудном покое.
Спи, родной, видно, время такое…
Я не буду смущать твою душу.

 

 

* * *

 

Я вчера на стихи наложила запрет,
на затрату энергий души,
а сегодня такой акварельный рассвет,
хоть словами, хоть кистью пиши.

Тишину пеленает кисейный туман,
и малиновый звон в небеси.
Мой вчерашний запрет – сущий самообман,
если слышу я: «Иже еси».

Отче наш, отпусти самовольства грехи,
не взыщи за небрежность и лень,
как молитва – рожденные сердцем стихи
славят твой новорожденный день.

 

 

БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ

 

Неважно,
что мой змей бумажный
летает в небе невысоко.
Ну да, бумажный,
да, боится
хвостом кудельным зацепиться
за провода.
Ещё беда –
суровая мешает стража –
кручёная двойная нить.
Не позволяет выше
взвиться,
чтоб с облаком летучим слиться,
стать тоже облаком,
пока
плывут над лугом облака.

Итог же вам неинтересен.
Мой змей – поделка!
Мелким бесом
рассыплется случайный дождь –
змей упадёт, влекомый весом
воды, –
лишь планки соберёшь.

И всё ж неважно,
что бумажный,
что держит нить
и крепнет ветер,
и будет дождь
меж старых вётел
и проводов –
к всему готов,
о большем счастье
не мечтая,
так безоглядно и отважно
мой змей
летает!

 

 

ВЕСЕННИЙ МОНОЛОГ ЯСЕНЯ

 

Стою, сосулек серьгами звеня
и зелени выстреливая прядки,
а ты свои возделываешь грядки
и, распрямившись, смотришь сквозь меня.

Пригладив растрепавшуюся чёлку,
ты думаешь: «Вот ясень. Грядкам свет
не застит он, хоть никакого толку
в хозяйстве от корявых сучьев нет».

Я сам собой возрос за городьбой,
в твой огород корней не запуская.
В безбрежной сини ветви полоскаю
с тобою рядом – в небе над тобой.

И ветра своевольного напев
вовек переиначивать не стану.
Но в сентябре, от солнца опьянев,
тебя осыплю золотом листвяным.

 

 

ОБ ОДИНОЧЕСТВЕ

 

Не спастись от одиночества
в развлеченьях и труде.
Надо всем его высочество
одиночество – везде.

Над толпою многолюдною
долгий день дождит, дождит.
Тёмной ночью беспробудною
изо всех углов глядит:

смотрит с ярой укоризною
из-под тяжких снулых век:
ты ли царь на поле жизненном,
неуёмный человек?

Не укроешься за стенкою.
Не спасёшься под зонтом.
Как боббину с киноплёнкою
не отложишь на потом.

Не спасёт любовный опиум,
ни приятели, ни быт.
За любым житейским опытом
одиночество стоит.

 

 

О ДУШЕ

 

Говорят, всему есть мера,
есть ли мера у души?
Машет утро кистью серой,
свет лампадки потушив.

Не горит моя лампадка
равнодушно-тёмен лик.
Значит, так оно и надо
в распрощальный этот миг.

А чего бы я хотела,
если здесь, в земной глуши,
жизнь востребована телом? –
нету места для души.

Вот и бьётся вот и льётся
в беспросветную юдоль.
Только так и познаётся –
через горечь, через боль.

 

 

* * *

 

Доколе их не одолели бесы,
древнейшие, что были бестелесны,
а потому безгрешны и нетленны,
как наши души, – боговдохновенны,

над водными просторами играя,
не ведали ни ада и ни рая.
Вселенная была их отчим краем.
Но поднялась из вод земля сырая.

Но посягнул один на волю Отчу
и был на эту землю сброшен тотчас,
и на три ипостаси был поделен.
Здесь мир ему был создан за неделю.

Мы – результат шестого дня творенья –
досель найти не можем примиренья
в беснующемся мире оголтелом
между Душой, и Разумом, и Телом.

 

 

* * *

 

Незабвенная картина:
на дремотный старый сад
льётся сетью паутинной
лёгкий поздний снегопад.

Скоро снег устанет падать,
боль сердечную глуша.
Вот и всё. И примет память
спать на полочку душа.

А любовь, подбив итоги,
сгинет в дальние края –
по чужой пустой дороге
с ней пойду уже не я.

Но едва снега растопит
солнца яростная нить,
за года нажитый опыт
скажет мне, как дальше жить.

Чтобы радость, только радость
заселить в больную грудь.
И печалится не надо:
Бог со мной, и ясен путь.

 

 

НЕ ПРО ФУДЗИЯМУ

 

Как-будто японский художник
черкнул своей кисточкой лисьей
на розовом небе закатном
пучок ивняка стрелолистный.
Но как это было возможно,
откуда японцы взялись тут,
как мог вообще живописец
зависнуть над гладью пруда?

В ответ ивняковые листья
печально шуршат и невнятно.
Наполнен тоской непонятной
дурманящий дух резеды.
Туман поднимается к небу.
Становится сыро и мглисто,
и тьма непостигнутых истин
ушла в зазеркалье воды.

Пройду по селу осторожно –
по тропке, в крапиве пробитой,
минуя канавы и ямы –
строельных стараний следы.
Возможно, мой край знаменитей
древней, чем гора Фудзияма,
но только забыли об этом,
ничейно дичая, сады.

 

 

РАДУГА

 

Алле Тарховой

– Поглядите, радуга
меж землёй и тучею!
Охватила радость враз –
лёгкая, летучая.

Ведь за радость плачено
одиночеством.
Почему вдруг плачется?
Чего хочется?

Может, знать мне незачем,
что получится,
ибо птица певчая
у меня в попутчицах.

Может, жизнь изменится,
окаянная?
Манит в небо лестница
осиянная.

 

 

ПОЭТ

 

«Остановите велосипедиста!»
Пусть небеса прохладны и пусты,
а вдоль дорог пустынных в поле чистом
ковыль попеременно и цветы,

он на своей блескучей колеснице
через пространство и через года
зачем невесть куда упорно мчится –
там, впереди, гроза или беда.

Что для его придуманной любимой
охапка разноцветная травы,
когда он сам опять промчится мимо
её заботы и людской молвы,

что как повитель оплетает спицы,
хоть не способна скорости унять?
И ветер позади уже, и птицы,
а горизонт возможно ли догнать?

Все, кто его остановить пытались,
напутственного предложить вина,
к началу гонки дружно опоздали.
Он чашу плача осушил до дна.

 

 

О ВЕСНЕ

 

На дороге раскатанной – слякоть.
Запоздалая ищет весна
утонувший в колдобине лапоть,
а его утащила луна.

И над нами по птичьей дороге
скачет, в лапте на ножке – звезде,
её сын, молодой, круторогий,
знать не зная о нашей беде –

про холодные талые воды,
про остуду в сердцах и глазах
и коварство внезапной свободы
о любви ничего не сказать.

А когда разыгравшийся месяц
вниз уронит обнову свою,
я увижу: уже мы не вместе.
Я совсем одиноко стою

среди луж, потревоженных ветром,
серебристых – под полной луной.
А весна мне махнула приветно
и навеки простилась со мной.

 

 

1 МАРТА

 

Прогулявшись по Руси великой,
месяц робко заглянул в окно.
Разыгрались отсветы и блики –
ночью было в комнате темно.

Пронизав предутреннюю дрёму,
переполнил дом мой тихий свет
радостью доселе незнакомой,
у которой и названья нет.

Пусть в округе снежно и студёно,
подпускает холоду зима,
я весне, сегодня нарождённой,
сердце предназначила сама.

Будто в почках за окном на вишне,
в нём уже проснулись зеленя.
Только ждут: задует ветер вешний,
с крыш капель обрушится, звеня,

и когда помчится в небе мглистом
колесница чистого огня,
полыхнёт пожар зеленолистый
на Руси и в сердце у меня.

 

 

МАРТ

 

Расступаются снега,
млеют – в поле марево.
В роще старая Яга
затевает варево.

Над котлом её – заря
бел-туманом пенится.
Мелки щепочки горят,
чурбачки кобенятся.

А в моём саду клесты
обжились и зяблики.
Стали певчими кусты,
наливными яблоки.

Тащит по небу возок
горбунок старательный.
А на землю брызжет сок –
солнечный, питательный.

 

 

***

 

Конечно, всё будет,
когда ты уедешь.
Всё будет.
Цветенье затопит сады,
и дом мой заполнят
какие-то люди,
твои потихоньку сотрутся
следы.

А лето от немочи вешней
разбудит,
когда ты уедешь.
Конечно, всё будет.
Услышу, как бьётся о берег
прибой,
увижу, как чист небосвод
голубой.
Всего-то мы будем не рядом
с тобой.
Увы, как дитя, ты играешь
с судьбой:
Авось, не оставит,
авось, не покинет
везенье.
И тешась мечтами такими,
ты время всевластное
вызвал на бой.
Конечно, всё будет.
Ещё ты вернёшься.
Конечно, другое, но всё же,
но всё же
пока не спеши свою жизнь
подытожить.
Успеешь.
Всё будет, когда ты
проснёшься.

 

 

***

 

Он как померкшая жемчужина
рассыпанного ожерелья –
в твоей шкатулке вещь ненужная.
Пусть его мысли долго зрели,
никак не угасали чувства.
Не хлопнув дверью – прочь из дома
уйти – учился он искусству.

Твоим словам, безумный, верил.
Они – двусмысленного свойства.
И вот ушёл он по апрелю
в реке смыть горечь превосходства.

Тот жемчуг вскормлен был рекою.
Что нет его – поймёшь не сразу,
а только дрогнувшей рукою
надев подаренные стразы.

 

 

О СТРЕКОЗЕ

 

В чистый вторник, в час перед грозой
я порхала жёлтой стрекозой.
Лучше быть зелёной или серой,
ничего не принимать на веру.

Трепетные крылышки расправив,
против предопределённых правил
я не скрылась в ивняковой куще,
камыши осталась стерегущей

или вором: счастья миг украден.
Стану сором на озёрной глади –
Дождевой прибитая струёю,
над водой не пронесусь стрелою.

Пусть потом что будет, то и будет.
Мой камыш легко меня забудет.
Он ведь тоже хрупок и не вечен,
будет бурным ливнем покалечен.

К вечеру очнётся еле-еле.
А в небесной голубой купели –
лишь за горизонт уйдёт гроза –
солнышком встрепещет стрекоза.

 

 

ПРО ПРЯТКИ

 

Внучке Ладе

По игре стала внучка козой
и бодает меня в поясницу.
По игре я пугаюсь: «Ой, ой,
и куда от козы схорониться?!»

А она меня вдруг обняла
и сквозь слёзы: «Бабуля, не надо!
Не хочу, чтобы ты умерла.
Кто меня будет брать из детсада?»

«Да ты что, мой малыш золотой,
это я от козы хоронюся.
В прятки мы поиграем с тобой
и во что ты захочешь, манюся».

И слезинки размазав рукой,
внучка снова смеётся беспечно.
Ей-то взрослые прятки на кой?
Значит, будем играть мы с ней вечно.

 

 

«АУ»

 

Как аукнется – так и откликнется.
У природы суровый нрав.
Ну а ты у неё в отличницах.
Только правила все поправ,
на твои в пустоту ауканья
есть у неба один ответ:
за потерями и разлуками
остаётся начальный свет.
А когда ты, как птицу вольную,
отпустила любовь из рук,
вместо жгучей сердечной боли
затянулся конечный звук.
Переклички впредь не получится.
Здесь немотствует даль – пуста…
Только ветер воет в полуночи,
знать, бродяжить один устал.

 

 

***

 

Мы друг друга не понимаем.
Ты – из осени, я – из мая.
Моя вешняя маята
не понятна тебе ни черта.

Знаю я, почему непонятна –
ведь нельзя же вернуться обратно
в пору вишенного цветенья
даже облаком, даже тенью.

Но бывает: забыв про сроки,
вишня в ветви прогонит соки
и почти что по белоснежью
вдруг распустит соцветья нежные.

Разве важно, что век их краток?
Долгой ведь не бывает радость.
Пусть не вишни – в лучах зари
в ветках вызреют снегири.

 

 

***

 

Вечно природы круговращенье –
в знойное лето зимы превращенье:
стадии марта, апреля и мая…
Но ничего я не понимаю!

Осенью разве бывает такое:
белое облако село на крону
старого клёна.
Клён стал похожим на яблоню в мае.
Осенью разве такое бывает?

Странное сердце.
Ведёт себя странно:
сладко заныла старая рана –
чувству воскресшему снова пропето
«Многая лета…»

Серое небо разверзлось над стынью.
Солнце, играя, поплыло по сини.
И разлились колокольные звоны
в воздухе
или же в сердце влюблённом.

Снова, как в юности, трепетны зори.
Город в дымах, как в листвяном уборе.
Мир красотой переполнен,
и всё же
странно, как осень с весною похожи.

 

 

АПРЕЛЬ

 

Вот опять апрель
греет бок земле.
Снова тает снег –
по тебе капель.
И приснилось мне:
под окошком ель,
сорочиный дом
в глубине.
В тёмно-хвойной мгле
трескотня, галдёжь
новорожденных сорочат.
Ты под елью той –
то ли встречи ждёшь,
то ли так стоишь –
просто солнцу рад.

Ты ушёл давно.
Я отвыкла ждать.
И могла б рукой
тебе знак подать.
Но не смотришь ты
на моё окно.
В небесах пустых
обжился давно.

Говорят, оттуда нельзя – назад.
Ты покинул мой палисад.
По тебе капель –
по сырой земле,
сорочиный треск
в тёмно-хвойной мгле.

 

 

ПАСХАЛЬНОЕ

 

Птичий хор, распеваясь с рассвета,
славит это апрельское утро.
Двор наш вишенным трепетным цветом,
как пасхальный куличик, припудрен.

Я смотрю из коробки балконной
на игру восходящего солнца
и надеюсь: в душе моей сонной
снова детская радость очнётся.

Снова сердце в восторге зайдётся
от величья Божественной славы,
и на склоне, где выжжены травы,
снова жизнь, как отава, пробьётся.

Ведь она никогда не кончалась,
просто в пенистом бурном потоке
наши годы на Запад умчались,
а источник живой – на Востоке.

 

 

***

 

Ваша горница рифмуется с горлицей,
с горлышком древней амфоры,
вытолкнутой морем на мокрый песок.
По вечерам – голосами полнится,
и людские тела и ауры
мешает.
Будто незримая пахталица
сбивает их, как масло, в тугой комок.

Когда же в саду вовсю раскричатся птицы,
и солнце пронзит лучами виноградный плетень,
горница опустеет.
Не скрипнет и половица,
на долгий день она окунётся в тень.

Пятнашки солнечных зайчиков,
таких летучих и маленьких,
обернутся сотами памяти
изменчивых берегов,
где в поисках осколков
греческой керамики,
поющих раковин и куриных богов
люди растворяются
над пенной кромкой воды.
И волны cлизывают
их босые следы.

 

 

***

 

Утопающий просит о помощи,
а утопленники немы.
Наша дружба тобой опошлена.
Может, об руку шли не мы,

И не строили жизнь на доверии?
Ах, амбиции – твой конёк!
Ну, такой ты – с рожденья ветреный.
Но гордец всегда одинок.

Мою жизнь задев по касательной,
ты лишь норов уважил свой.
Но никак не поймут спасатели,
кто утопленник, кто живой.

 

 

***

 

Без разгону, сразу, сходу –
за три первых майских дня
заневестилась природа,
обрядилась в зеленя.

Будто вышитые гладью
по небесной синеве –
тополей повисли пряди,
от жары осоловев.

А ночами с веток льётся
соловьиный гимн весне.
И аукается сердце,
поостывшее во сне –

долгом, зимнем, неприютном
схроне лет моих и дней.
Вот опять забрезжил смутно
свет надежды меж ветвей,

что на круги жизнь вернётся
и меня закружит вновь,
новой песней обернётся
неизжитая любовь.

 

 

***

 

По окрестностям май колобродит,
белым пламенем пышут сады.
Так, как ты убираешь следы
половодья в своём огороде,

я в душе убираю следы
потрясений зимы миновавшей.
Улетает всё выше и выше
от кострищ наших тлеющих дым.

Прогорели обиды и сучья
до явления первой звезды.
Дым развеялся – едкий, летучий,
в облака превратились сады.

Призывает упорно кукушка
не для нас ли такие года ?..
Знаю: их не прожить никогда,
но и страшно и радостно слушать.

 

 

НА 23 МАЯ

 

Просто день, и вот такая малость
годы закольцовывает мне.
Я когда-то радостно слагала
строфы о любви и о весне,

а случалось, горе горевала –
в холода, сводившие с ума,
с желтоглазой осенью гуляла
по окрестным рощам и холмам.

И опять жарой манило лето,
распускалось сердце, как жарок,
каждый майский день начала света
я переступала, как порог,

за которым без конца и края –
жизнь с начала, с чистого листа.
Только те листы потом сгорают,
поглощает пепел пустота.

Снова май. И вот такая малость:
на порог мой наплывает тень.
Сколько же дорог пройти осталось,
лет и зим, и осеней, и тем?

 

 

***

 

Живописцу Ю. О. Ромашкову

На лужайке за музучилищем,
где чубушник роняет цвет
и теряются тропки в чилижнике,
собирает июньский букет

Юрий Осипович – от Бога
живописец земных красот.
Но с ромашкового луга
Ромашков ромашек не рвёт.

Не подскажут, кто «любит – не любит»,
их засохших стеблей натюрморт
в ворох мусора сбросили люди.
Жизнь прочитана наоборот.

Волны знойные медленно льются
вниз на город по глади травы,
и мелькают знакомые лица
среди их золотой синевы.

Стало что-то не так с гравитацией,
сбился времени чёткий отсчёт –
из бессмертника и гравилата
он свой вечный букет создаёт.

 

 

***

 

Я знать хочу: что жизнь иная –
сплошная тьма иль вечный свет?..
Наш дух божествен. Плоть – земная.
Гармонии меж ними нет.

Возможно, виноваты сами:
всё ищем лёгкие пути,
и не в свои садимся сани,
и не хотим свой крест нести.

Охотно не бежим из тьмы,
где ловим рыбку золотую,
в тенётах бьёмся суеты
иль прожигаем жизнь впустую.

Наверно, всё же виноваты:
сменив потребностью любовь,
мы недовольны. Вновь и вновь
не чувства требуем – оплаты.

А сами жаждем каплю счастья…
Но счётчик времени включён:
безжалостен и жёсток он
к телесной нашей ипостаси.

Конечно, виноваты мы:
зря перед Богом и собою
все прикрываемся судьбою –
мол, от сумы да от тюрьмы…

Есть и на мой вопрос ответ,
но я его пока не знаю,
лишь верю: всё же просияет
здесь, на земле, вселенский свет.

 

 

ПАМЯТИ Е. К. МЕДЯНЦЕВОЙ

 

Запах кашки, душный и медвяный,
где-то в сердце сквознячок и пустота.
Закопали бабушку Медянцеву –
ни звезды над нею, ни креста.

Ты прости нас, Катерина Константиновна,
нынче Русь, как лодка без руля.
Слышь, вызванивают колокольным именем
в родовой Михайловке поля.

В горький век повыплакали слёзы –
не хватило их на скорбный час.
В роще чемодановской берёзы –
светлый твой земной иконостас.

Путь до рощи – полюшко пустое.
Перезревшей земляники брызжет сок –
значит, скоро земляничным травостоем
зарастёт и твой суглинный бугорок.

На припёке будут греться здесь медянки,
будут шустро шмыгать ящерки в траве.
Спи же с миром, бабушка Медянцева,
вместе с веком свой окончив век!

 

 

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ ПО ПРОЧТЕНИИ
РУКОПИСИ ЮРИЯ СЕРЕБРЯНИКА
«ЗЕЛЁНЫЙ СИЛУЭТ НА ЧЁРНОМ ФОНЕ»

 

Берёза, яблоня, рябина
к его окну взметнули кроны.
Царь-ворон, потеряв корону,
в тревоге мечется меж ними.

В тумане гвалт вороньей стаи
похож на эхо давней битвы,
где он – певец во вражьем стане
или чернец в пылу молитвы,

иль просто мальчик, Серебряник.
Он павшим – брат по крови алой.
Он спасся, а на поле брани
туман накинул покрывало,

что стало смертной плащаницей
убитым до и после Пасхи.
В ней проступают лики, лица,
личины, образины, маски.

Венки – лавровый и терновый—
венчают лбы поочередно…

Всё то же в век наставший – новый,
с неизбытой тоской народной
о воле, о земле, о мире
и о мирской насущной пище.

Он здесь – поэт. Бренчит на лире.
Растит свой сад на пепелище:
коричник, кипарис, омела…

 

 

ВЕРЕ АНИСИМОВОЙ

 

Поздний вечер. Грустно очень.
По стеклу шуршит снежок,
и настырно нервы точит
разбереженный ожог –

след сердечного пожара,
неизживное тавро.
Время память не пожрало.
Если всё, как мир, старо,

не стареет всё же память,
и не спит, пока жива.
Не могу её оплакать,
не вмещается в слова.

За грудиной жжёт и колет,
будто рвут живую нить.
Будто конь твой скачет в поле –
чтобы зиму хоронить.

 

 

***

 

Многорукие русские боги,
здесь в языческие времена
вдоль глухой непролазной дороги
уронили вы в грязь семена,

чтобы роща взметнулась высоко
с гамом птичьим и рыком зверей.

Но вонзил здесь апостольский посох
рыболов первозванный Андрей.

Из стволов ваших гулко-смолистых
многоглавый вознёсся собор.
А осенние выстлали листья
куполов золочёный узор.

Здесь туман расползается сизый
по дорогам, полям и кустам…

В златотканых епископских ризах
вы пришествия ждёте Христа.

 

 

***

 

Катится вслед за месяцем
солнце – вот-вот догонит.
Вороной и каурый вместе
скачут по небу кони.

Клочьями пены розовой
синяя твердь вспучена.
Знать, будет ночь грозная,
день – с ветрами могучими.

Знать, из кромешной темени,
не окликая по имени,
нас будут черкать по темени
ломаных молний линии.

Знать, будут горы рушиться,
крыши – вздыматься к тучам,
и никто не поручится
за наши души летучие.

В поисках новой обители
канут они в мироздании.
Но вспомнит Господь Вседержитель
о дня шестого создании.

И снова с мечтой о вечном –
в пылу вселенской агонии –
слепит голову человечью
по лекалу своей ладони.

 

 

ОБ ОКТЯБРЕ

 

В позолоте рога оленьи.
Он сквозь осыпь золотых пластин
проплывает медленною тенью –
сам себе слуга и господин.

День за днём – то облака, то тучи,
то ветра начнут в короне вой,
то застынет даже лист летучий
над печальной, гордой головой.

Царственный, в своей парчовой тоге
мой олень – короткий, сладкий сон –
у развилки столбовой дороги,
по которой путь определён.

 

 

ВЕТЕР

 

То в бок, то в лицо задувает,
как будто торопит: беги!
И в спину с налёту толкает,
и свистом сбивает с ноги.

Мне с ним по открытому полю
шагать да шагать до жилья.
Такая уж выпала доля,
что с ветром повенчана я.

Ну, ветер! Сугробы листает –
белейшую книгу снегов –
зимы сокровенные тайны
читает с надрывом, без слов.

Он выхлестом резким и воем
провисших стальных проводов
тоску мне свою приоткроет,
иных не оставит следов.

Зачем ему отклик горячий
моих человеческих чувств?!
Ведь он своё буйство упрячет
в долу в можжевеловый куст.

 

 

***

 

Разорвавшись на две половинки,
в двух мирах живу попеременно.
Вот вам – мира вещного картинки.
Вот – мираж невидимого плена.

Многое в судьбе решает «надо»,
а иное – я всегда хотела
безоглядно жить, как внучка Лада –
озорно, решительно и смело.

Только, говорят, она – индиго –
видит всё насквозь и даже дальше,
что для них сомненья наши – дикость,
как для нас топор неандертальца.

Вот мне жаль, что отцветает вишня
в закутке за дровяным сараем.
Вот я не хочу казаться лишней
на пиру и знать, что умираем

все мы. Так дневное напряженье
вылилось в бессонницу ночную,
но сильнее солнца притяженье
по ночам.
В иных мирах кочуя,

вопреки прописанным законам
и ветрам, что мне навстречу дуют.
Я под тонкой пеленой озона
вам оставлю лишь тоску земную.

 

 

***

 

За Москвой рекой на Крутице
мы спасаемся у Всецарицы
от пустых обольстительных слов,
от навязчивых демонских ков.

Два архангела – воины света,
да в пурпурную тогу одетый
смотрит Мальчик взыскующе строго
на детей, уведённых от Бога:

Как сумели в пути заблудиться?
Что вело в монастырь помолиться?
И достанет ли воли и силы
нашу веру нести до могилы?

Мы глаза опускаем в печали
и в ответ пожимаем плечами:
хватит – нет ли – не знаем и сами…
И уста замыкаем в молчанье.

Ахеронт увлечёт нас к Коциту,
и огнём будет каждый испытан.
И увидит все ужасы Стикса.
Говорят, что за Летой всё стихнет.

 

 

КСНЯТИН

 

В долине Суры под Пензой, где испокон веков проходила конная ярмарка,

была найдена печать чиновника по налогам и сборам разрушенного

татаро-монголами или мордовским князем Пургасом

города Кснятина (Константинграда).

Археологи до сих пор спорят, где – в пределах

от Рязани до Пензы – находилась столица княжества Константинова,

эта среднерусская Троя.

Вечерний свет сыграл отбой,
и мчится что есть мочи
твой месяц, выгнутый дугой
над чёрной гривой ночи.

И застят орды диких туч
поля небес пустые.
Как меч – серебряный твой луч –
над конницей Батыя.

Гудящим сонмом стрел в меня
ночные страхи метят.
Полощет сполохи огня
степной разбойный ветер.

На перекрестии межей
в просторе бездорожном
я семь веков стою уже,
и меч мой вложен в ножны.

Я принял твой и гнев, и грех.
Распутье мне – распятье.
Врагу подставив грудь за всех,
в безвестность канул Кснятин.

 

 

МОЛИТВА

 

Ой, кони мои заветные,
ой, годы мои пролётные,
ой, матушка-степь метельная,
где все пути – напрямик,
ни вехами не помечена,
ни стёжками не намётана,
проляжет дорога дальняя,
коль вынесет коренник.
Глаголемым словом истины
направь меня, святый Боже мой.
Зашлись, притомились лошади
в неведомом им краю,
где мягко просторы выстланы
да воем ветров обложены,
куда небеса оглохшие
ссыпают печаль свою.
«А ехать нам дальше некуда», –
сказал мне слепой возница.
Я глянула из кибитки:
темно, не видать ни зги.
В степи разгулялась непогодь –
снега идут вереницей.
И нет дороги пробитой…
О, Господи, помоги!

 

 

***

 

Наши чувства выстыли давно.
Порвалась, и склеивать не надо,
лента чёрно-белого кино
на экране буйства листопада.

За авто – листва опавшая вдогон,
но, отчаявшись, ложится на обочину.
Ждёт её осенний жёлтый сон.
Сердце бьётся ровно – обесточено.

Боль свою на волю отпустив,
вырваться смогу ль из плена прежнего?
Что насвищет ветер по пути?
Даль какими обольстит надеждами?

Где то перекрестие дорог
с бел-горючим камнем преткновения,
что всегда – начало, не итог,
новый проблеск вечного горения?

Тьма вопросов вызреет в пути,
только сторожит на них ответы
в небе растворившееся лето.
А листва летит,
                         летит,
                                  летит…

 

 

***

 

Проститься – проще простого.
И порознь возможно жить.
Проститься – странное слово,
значит «себя простить».

Припомнишь, года итожа,
любовный исток ли, шесток…
Любви нет прокрустова ложа,
ей низок любой потолок, –
 
поймёшь, и четыре ветра
подхватят твоё крыло.
И жизненной ленты метры
закрутятся весело.

Уму неподвластная сила
сожмёт тебя снова в горсти,
и в самом небесном горниле
отпустит: «Умеешь – лети!

Без бремени злата и славы
в полёте легка душа.
Вот только не знаю, право,
за что мне себя прощать.

 

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 

Размышляя то ль о жизни, то ль о смерти,
утопала я в осенней круговерти
птичьих стай, сорвавшейся листвы,
солнечных тревожных веретенцев,
с дождиком танцующих на спор,
там и сям пронзающих простор,
и прядущих останцы травы,
и крадущих взгляды всех оконцев,
обращённых к южной стороне.
Вязкий сон, как хмель, бродил во мне.

Долгой ночи явно не хватало,
и дневного сна мне было мало,
и «навек хотелось так уснуть»,*
чтоб совсем иной наметить путь
там, где лишь одна душа витала.

Но ведь волен лишь единый Бог
в нашей жизни до и после смерти.
Вновь я на скрещении дорог
выплыла из снежной круговерти.
* М. Ю. Лермонтов

 

 

***

 

Некий таинник небесный
знает все земные тайны,
что скрываем под завесой
наших дел и слов случайных.

Каждый шаг наш – просто случай,
каждый взгляд и вздох летучий.
Случай нашей жизнью правит.
Нет в ней неизменных правил.

День промозглый. Дождик льётся.
Настежь сердце распахнётся,
и окажется ненастье
незабвенным, полным счастья.

А однажды чёрным солнцем
знойный полдень обернётся,
вмиг надежды все порушит,
опалит печалью душу.

Не тверди, что копишь опыт.
Случай опыта не копит.

 

 

МАРТОВСКИЕ ТАИНСТВА

 

На отвалах по обочине – грязь,
а в пробоинах асфальта – мазут.
Город ждёт всё омывающих гроз,
но по улицам – туманы ползут.

Зданья словно окунули в купель –
пар вползает в сети трещин и пор,
глухо с кровель тарабанит капель,
выше – фоном грачий стелется ор.

В тех туманах брезжит призрачный свет
вне столбов фонарных, окон и фар –
может солнышка намёк иль обет? –
так вот правит свои таинства март.

 

 

***

 

Я разлучилась с болью и тоской,
и с глубоко упрятанной обидой.
В душе – покой. Смиренье и покой.
Ведь ты о дружбе говорил для виду.

Когда б мы были как одна душа,
земным страстям не слишком потакая,
небесных замков света не круша, –
была бы жизнь красивая такая!

Но мир велик, а жизнь – всего одна.
Мне жаль, что жить приходится в разлуке.
Того, кто душу исчерпал до дна,
навряд ли чьи удержат рядом руки.

Среди людей, и городов, и вер
своим страстям ты не находишь меры,
их мимо, неразумный Агасфер,
без остановки мечешься по миру.

 

 

***

 

Сердце влюблённое в вечное верит
чувства горенье.
Небо и море, море и берег
в пене цветенья.

Пряные волны белых акаций
ветер гоняет.
Как и они, в синеве растворятся
радости мая.

Мечется чайка веточкой белой,
чайка рыдает.
Что я тебе объяснить не сумела –
всё она знает.

Чайка и небо, море и берег –
срок расставаться.
Сердце влюблённое в вечное верит.
Ветер гоняет волны акаций.

 

 

АВГУСТ

 

Случайным знаком – именем своим,
последний сын полуденного света,
ты был со мною на исходе лета.
Нам этот мир принадлежал двоим.

Хоть ты скрывал за дерзостью речей
нездешних глаз нежнейшее свеченье,
совсем как струй серебряных теченье
в траве стремится схоронить ручей,

резвившаяся стайками плотва
плыла к твоим ногам, послушна зову.
Стрекоз то золотых, то бирюзовых
ты стряхивал легонько с рукава.

В чужом саду антоновок нарвав,
из яблок по прибрежной луговине
ты на заре своё рассыпал имя,
мой август в золочёной гриве трав.

 

 

БЕЗ ТЕБЯ

 

Снова в бездонную прорву воды
падает солнце.
В грохоте грома – отзвук беды –
небо смеётся.

Снова пронзает мозг мой стрела
молнии белой.
Факелом в тёмной ночи ты была –
ярко горела.

Утром же тлели в траве головни.
Струйками дыма
стлались грядущие годы и дни
памяти мимо.

Я без тебя как скала без сосны.
Вздыбив над морем
сочные травы и вещие сны,
с ветром и волнами спорю.

 

 

***

 

Это зёрнышко где-то внутри
мирозданья
               тайком прорастало
так:
               корнями в суглинок врастало,
над землёй разогнав облака,
в небе звёздном листву полоскало.
Это пёрышком в Божьих руках
на ветрах всех времён трепетало,
льнуло к тёплым ладоням усталым,
улетать не желая никак,
и звездой в моё сердце упало,
стало словом и музыкой стало,
путеводною нитью любви,
что так крепко нас вместе связала.

Не найдёшь ни конца, ни начала,
сколько нить ту ни путай, ни рви.

 

 

***

 

По словам Э. Утенкова, во время аэрофотосъёмок
 Александр Яхонтов в Иссинском районе
 получил снимок остатков древнего города,
 который был построен по типу Аркаима

Имени ветру не надобно.
Именно здесь его дом.
Гостья его я не надолго,
вряд ли и вспомнит потом,

кто я – сестра ли, подруга ли,
иль вообще не была…
Правят небесными стругами
ветра четыре крыла.

На окоём во все стороны –
небо, что стало моим.
В нём – жаворонки и вороны,
а в ковылях – аркаим.

 

 

ЛЕСТВИЦА

 

Прежде мне до такой высоты
не случалось ещё подниматься.
Здесь витают ветра и мечты,
легкокрылые птицы кружатся.

Ничего здесь не надо решать,
задавать своим замыслам сроки.
Можно просто смотреть и дышать
на вершине крутой и высокой.

На востоке заря занялась.
Божьи слёзы на травы упали.
Я по лествице вверх поднялась.
Захочу ли спуститься? Едва ли…

 

 

***

 

Выпью чашу весенней печали,
захмелею от хлынувших слов.
Будет так же в конце, как в начале,
вечный мир переменчив и нов.

На волнах поднебесных качаясь,
отплыву в неземной Отчий дом.
Мою голову там увенчают
благодатного солнца лучом.

Там не будет ни дня и ни ночи,
лишь любви очищающий свет.
Но, боюсь, не смогу превозмочь я
зова самой больной из планет.

Внимет Отче сердечному плачу,
оборвёт пуповинную боль.
Снова даст мне по силам задачу
и в земную воротит юдоль.

 

Lestvitsa

 

Об авторе Лидии Терехиной

Стихи Лидии Терёхиной.

Творческий вечер Лидии Терёхиной "Дань холмам".

Лидия Терёхина. Лествица. Часть I. Ступени перстные. Стихотворения 

Лидия Терёхина. Лествица. Часть II. Ступени каменные. Стихотворения

Лидия Терёхина. Лествица. Часть III. Ступени небесные. Стихотворения

Просмотров: 1579

Добавить комментарий

Защитный код
Обновить


МУЗЫКА ПЕНЗЫ

Алина Викман. "НЕ ЗИМА"

Миша Хорев. "ГИМНАСТКА"

ИСКУССТВО ПЕНЗЫ

Михаил Мамаев. Амбротипия

ФОТО ПЕНЗЫ

Студвесна-2016 в Пензенском Государственном Университете
  • Студвесна-2016 в Пензенском Государственном Университете
  • Описание: Студвесна-2016 в Пензенском Государственном Университете
Автор Евгений Терёхин. В ожидании чуда
  • Автор Евгений Терёхин. В ожидании чуда
Концерт Viva Negativa в рок-кафе DominantA
  • Концерт Viva Negativa в рок-кафе DominantA
Автор граффити - Блот
  • Автор граффити - Блот
Автор граффити - Блот
  • Автор граффити - Блот

penzatrend.ru

© 2013-2015 PenzaTrend
Журнал о современной Пензе. 
Афиша Пензы в один клик.

Использование материалов возможно
только при наличии активной гиперссылки
на источник, который не закрыт для индексации.

© 2013-2015 PenzaTrend Журнал о современной Пензе.
Афиша Пензы в один клик.