Евгений ШУВАЛОВ
ПОСЛЕ МЕНЯ
СОН
Мне священник гадал по ладони.
Сам не знаю, какою судьбой
Под лампадой душевной агонии
Оказался я в час роковой.
Окружало нас тихое поле,
Не дрожал ни один колосок.
Мою шею сжимало от боли
И точило разбитый висок.
Он держал мою слабую руку,
Бормотал что-то, вёл головой.
Как же глупо навеивать скуку,
Если рядом старуха с косой...
Но отчаянно и безнадёжно
Мне священник пытался помочь.
Дай я сам предскажу, если можно,
Что случится со мной в эту ночь.
Жёлтой свечкой на звёздной тарелке
Плачет воском луна над землёй.
Как же жил я фальшиво и мелко,
Выгорая сыпучей золой.
Ах, чего ты гадаешь, наивный,
Мне остался единственный миг.
Похоронят осенние ливни
Мой последний задушенный крик.
08. 04. 08
РОССИЯ
Тропа сквозь колоски в туманном поле
Отмечена Иисусовой стопой.
Любить тебя до задушевной боли
Хватает сил, пока ещё живой.
Кому недостаёт прогорклой желчи,
Кто жаждет бирюзовой красоты –
Ты дашь с лихвой напиться едкой течи
Их русской, не задушенной мечты.
Запеленав луну в ржаные тряпки
Закатным блеском рдеющих полей,
Ты колыбельной песней доброй матки
Наполнишь души страждущих людей.
Весенней конуры собака брешет
Дождями на кудрявые сады.
Я, как и ты, с рождения был грешен
Бунтарским духом русской лебеды.
Я видел сон: ты в белом платье снега
Вязала шапки избам и холмам,
А за тобой скрипучая телега
Везла Христа по спящим деревням.
Я слышал, как промеж себя судачат
Старушки на любимом языке.
Для них твоя земля хоть что-то значит
В преддверье сна на гробовой доске...
И пусть меня печаль сегодня гложет,
Глаза стекли, и голос мой охрип,
Я верю, что ты, Мать моя и Боже,
Взойдёшь на небе огнивом зари.
17. 04. 08
Много говорили с Женей о путешествии на Север. Я поехала к его товарищу Алексею Возняку в Ханты-Мансийск, а Женя не смог выбраться. Посвятила ему эту работу по приезду (он тут третий человек).
* * *
Мартовской кошкою белая ночь
Бродит по городу.
В пепел хочу я шоссе растолочь,
Выстричь машинную бороду.
Красною трубкой людская спираль
Обогревателя
Жжёт дорогую природную шаль
Русского мироискателя.
Церковь в тисках черноглазых домов
К всенощной крестится.
С ней прихожанин дремучих веков –
Крест задымлённого месяца.
Дикий уют разукрашенных стен
Стоек и высечен.
Раз опустившись, не встанут с колен
Многие, многие тысячи...
Сколько бы ни было в мире путей,
Смытых распутицей,
Стёжку найдут средь воды и костей
В город, в кипящие улицы
19. 04. 08
ПРОПАВШИЕ
Ты спишь, не слышишь гула проводов,
Ты спишь безмятежно, торжественно, сладко.
Ты рано вкусила запретных плодов,
Восточные сказки читая украдкой.
Я уступал твоему сумасшествию,
Молча из миски лакая вино.
Ты примеряла запястья к лезвию,
Чтоб не расти в этом мире одной...
Наша любовь прогорела в кровати,
Нами не тронутой до утра.
Теперь ты глотаешь таблетки в палате,
А я у аптеки в колпаке фонаря...
Ты пряталась в розовой детской пижаме,
Жевала молчанье в предчувствии лиры,
А я под окном проблевался стихами
И вместе с луной на тебя мастурбировал.
В адресной книге встреч и разлук
Пустые страницы и пыль между ними.
Мы слышим войны огнедышащий звук
И в бешеном танце вращаемся в дыме.
Дурочка, мы не умрём – ты не бойся, не вой:
Мы вернёмся к началу последнего дня,
И ты вспомнишь в палате пустой,
Как на сердце своём ты распяла меня.
Где мы с тобою назад четверть века
Пили из солнца лимонный янтарь,
Там вместо нас зеленеет аптека,
А рядом ржавеет тусклый фонарь...
ЯЗЫЧЕСКОЕ
Не входите, когда я начну умирать,
Хоть оставлю открытыми двери,
Ко мне месяц присядет, как волхв, на кровать
Сыпать жёлтые листья мистерий.
Он затеплит лучины болезненных глаз,
Вынет посох к свершенью обряда,
Мою душу положит на звёздный атлас
И помолится голому саду.
Эту жизнь беспородным бродячим щенком
Я лизал по голодному делу.
Пусть никто не приходит с бумажным венком
К моему отгоревшему телу!
Потому что в груди – не церковный напев,
В паутине мой колокол жизни.
Умирать хорошо, всё познав и успев,
Вышив строки на ткани Отчизны.
19. 04. 08
* * *
Моя жизнь пошла по косякам,
Пусть я никого не ошарашил,
И стихи моих подлунных пашен
Пьют тоску по грязным кабакам.
Пылью городскую мишуру
Заметает в ветреную душу,
Вновь отрепья сердца отутюжу
И нашью улыбку поутру.
Я опять вернусь к своим друзьям:
Будем пить, не прикасаясь к яствам,
Проклиная «путинское» царство,
Не понятное нисколько нам.
Сигануть бы птицею с моста.
Так внезапно, дёшево и строго.
Никогда я не увижу Бога.
Не покаюсь на плече Христа.
26. 04. 08
Женя лежал в больнице с псориазом. Мы часами болтали, смотря на эту "одностороннюю" ёлку.
* * *
Рдеют пашни поволокой
В заревом туманном свете.
За речной льняной молокой
Я брожу по травной плети.
Над холмом, склонясь к деревьям,
Солнце размежило веки.
По ершистым белым перьям
Льются голубые реки.
У меня в сердечной голи
Закудрявились ромашки.
Знать, уже щемящей боли
Не осталось под рубашкой.
Конь просёлочной тропою
Скакуном заправским скачет.
Эх, ядрёный, мы с тобою
Кажем удаль старым клячам!
Ни к чему мне быть известней –
Хватит и краюшки хлеба:
Отголоском русской песни
Отлечу на воды неба.
Ветер, облизав берёзы,
Ввысь рванул на крыльях птицы.
У меня отныне слёзы
Не забьются на ресницах.
Я разбитое корыто
За собой влачить не стану –
Всё прошедшее омыто
Розовой водой тумана.
Только горечь русской доли
Помяну за терпкой бражкой,
А иной житейской боли
Не осталось под рубашкой.
02. 05. 08
МАМЕ
Мама, твой сын не поэт и не пьяница.
В запахе жизни тоскующей вишни
Мне очень многое, многое нравится,
Но на земле, несомненно, я лишний.
Сколько счастливых с невыцветшим взглядом
Всходят на ветках весенними почками,
Я же к последней черте этим садом
Вяло плетусь не поставленной точкою.
Есть ли кому хоть ничтожная разница,
Чем я пегасского пою коня.
Чашки и блюдца – всё, что останется
После меня.
Помнишь, ты прочила много хорошего
Жизни моей кочевому пути.
Дальше в одежде грязной, поношенной,
Можно уйти.
Если бы мне на былые пророчества
Плюнуть и броситься в мёртвые сны,
Я бы на небе не знал одиночества
Подле луны.
Скоро ль опустится жизненный занавес?
Скроет разбитую душу от глаз.
Брошу стихи, что тебе не понравились,
В склеп на Парнас.
Я у болотного вечера извязи
Долго на звёздных сижу камышах,
Топчет мой конь исступлённо на привязи
Смелых надежд не развеянный прах.
Мама, с оскоминой русского грешника
Мне предстоит свою душу пронесть.
Дьявол – и тот меня жаждет в приспешники,
Что же Христу осквернённая честь?!
Лучше уж я неприкаянным иродом
Буду спасать себя в жутких местах,
Чтоб моё сердце, с рубцами и дырами,
Не раздражало молчаньем креста.
Видно, не выйдет с меня уже праведник,
Кружка молитв остаётся пустой.
Месяц в неё, космический маятник,
Брызжет слюной.
Кто я? Бездарный поэт или пьяница –
Мне не дано ничего поменять.
Чашки и блюдца – всё, что останется
После меня.
31. 07. 08
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Я обнял твердь руками.
В последний пьяный бой
С погасшими глазами
Я рвусь под волчий вой.
Кому уже не спится
Ни в небе, ни в земле,
Червивой рыжей птицей
Клюёт звезду полей.
Вздыбилась Русь под стоны
И хрипы лошадей –
Кого теперь не тронут
Оборвыш и халдей?!
Разорван клок последний
Загаженной тюрьмы –
Занюханные бредни
Не слушают умы.
И полчищами гибли,
И одиноким псом
На поле нищих библий,
Утерянных попом.
Берёзы брызжут соком.
В ночную пелену,
Ядрёным жёлтым оком
Луна глядит в страну.
Христа лихая сила
Весенних новых вод
В глубинке ощенила
Божественный народ!!!
* * *
Забыв на миг тоску и боли,
Окинув взглядом ширь полей,
Я поцелую ночь в подоле
Из звёздных голубых камней.
Мне тянет крылья птица леса
Из перьев сосен и берёз.
Не жду ни ангела, ни беса,
Ни чьих-то вымученных слёз.
Услышу – звякнет старый череп
Обросшей пятнами луны,
Тогда пойму, что кто-то верит
В культурный крик моей страны.
Фальшивый блеск фонарных зенок
Не лижет сонные плетни.
Где есть душа – не нужно денег:
Тут небеса струят огни…
Я брошусь в воду жидких яблонь,
Коснусь нетронутых глубин.
Мой сад, потрёпанный и дряблый,
Споёт на языке рябин.
Но я не буду слышать песен,
Чеканя свой подводный путь –
Кому весь мир не интересен,
Тому и хочется тонуть.
* * *
Один брожу у лесополосы,
Закат влачит багровый край сутаны,
На сердце веры преданные псы
Скулят, свои зализывая раны.
Зачем мне месяц – острая коса –
Железным светом скашивает ноги?
Я не хочу, чтоб жёлтый шёлк овса
Укрыл мой труп, бездушный и убогий.
Я не хочу, чтоб прах мой холодил
Земли живой облапанные груди –
С сосцов их льётся молоко могил
На лоб повесившемуся Иуде.
Кому нужна вселенская любовь,
Святая чистота блаженной Марьи?
Мы злимся, ненавидим, бьёмся в кровь,
Как дикие отверженные твари.
Я не могу оставить добрый след,
Мои подошвы выпачканы сажей,
Порокам и грехам прощенья нет –
Мой крест поруган и обезображен.
У лесополосы брожу один,
Туманной зыбью поле спеленало,
За голубым шатром нагих осин
Горит нутро полярного кристалла.
Я буду ждать здесь утренней росы,
Бродить до таянья ночного воска.
На сердце веры преданные псы
Не бросят конуры любимой доски.
08. 08. 08
* * *
Уйди, зачем касаться пустоты?
В ней лишь набитая мечтами урна,
Не нужно ни тепла, ни доброты,
Мне в одиночестве совсем не дурно.
Мне ничего не стоит поцелуй
Твоих ли губ или другой девицы,
Люби меня, зови, кляни и плюй,
Былая страсть уже не возвратится.
Не дорога мне глаз твоих тоска,
Не вопиющая, но чуть с упрёком.
Как ты проникновенна и чутка,
Так предан я разврату и порокам.
Оставь слова – в них столько грубой лжи.
Пусть гадко, но покоя не нарушу.
Ты будто точишь ржавые ножи
С надеждой о мою немую душу.
Однажды ночь разбудит новый день,
Ни горя, ни тоски – цветы и птицы.
В другого ты задумаешь влюбиться,
А я после себя оставлю тень.
11. 08. 08
БОМЖ
Скрывая под кепкою сальные кудри
От жизни худой поседевших волос,
Рассеянный бомж у напыщенных дурней
С чахоткой под горлом просил папирос.
Какой-то вояка в зелёном мундире,
Взглянув на просящего чуть свысока,
Шепнул недовольно: «Чумные на пире», –
И бросил к ногам его два пятака.
Корявые пальцы схватили монеты
И сунули в грязный карман шаровар.
«Спасибо», – бездомный хозяин планеты
Промолвил и сел на сырой тротуар.
Мелькали прохожих размытые тени,
Усталое солнце за чубы холмов
В оранжевой рясе, как поп, на колени
Осело просить о прощенье грехов.
Зажглись фонари у дорожных обочин.
Путаны на бёдра надели чулки,
Запели хмельную тоску кабаки –
Часы потекли веселей и короче...
Купив не бодяжного спирта чекушку
В пропахшем дрожжами унылом шинке,
Оборвыш пристроил помятую кружку
В повязанной тряпкой дрожащей руке.
Он пил, утоляя свою лихорадку
По тёплым мечтам, погребённым в груди.
Луна наступала берёзам на пятки,
И капали звёзд голубые дожди...
Наутро в платках и тугих телогрейках
Угрюмые дворники рылись в кустах.
А бомж бездыханный лежал на скамейке
С блаженной улыбкой на синих устах.
23. 08. 08
* * *
Стиснув зубы, пить опять.
Словно рвотные потуги,
Слушать бред хмельной подруги,
Износившейся, как бл*дь.
Сколько призрачных идей…
Мы ж ещё едва знакомы,
Но для половой истомы
Хватит и её грудей.
Сигарет свинцовый дым,
Пьяный плач, сухие нервы,
Ненавистники и стервы –
Мир не может быть иным.
Мой стакан гранёный пуст,
Выпита дрянная удаль.
Я на час купил за рубль
Откровенье пошлых уст.
Источив паршивый смрад,
Под конец своей эпохи
Я оставлю только вздохи
У кладбищенских оград.
Сентябрь, 2008
* * *
О чём хрипят печные трубы
В страдой отпущенном селе,
Уставив в ночь вставные зубы
На звёздном водяном стекле?
Какая нынче тут житуха:
Деревни и поля – пусты.
Отец и Сын Святого Духа
Играют в карты на кресты.
Невольники не гнут решётки,
Страшась суставы поломать;
За буйной ночью горькой водки
В глазах похмельная печать.
Челны не рвутся против течи,
При шторме трутся о причал.
Кто здесь ещё не одичал?
Каких счастливцев время лечит?
На плащанице поля – мёртвой,
В нетленной тишине минут,
Луна с проколотой аортой
Лежит, стянув у локтя жгут.
Убогим бомжам в переулках
Не до потешной кутерьмы –
Их животы поют о булках
Под струны нищенской сумы.
Тогда ж, когда луну схоронят
И солнце ядом напоят, –
Святые небеса уронят
На землю Божьей кары ад.
11. 10. 08
РАССВЕТ
Опять рассвет,
Ещё один рассвет.
В который раз я просыпаюсь зря.
На тротуаре распластался свет
Сырого лиственного фонаря.
Прохожий
Одинок и редок здесь…
Луна, не лей на нас впустую брань –
На электрическом столбе повесь
Свою пятнистую гортань.
Я не устал –
Во мне так много сил,
Что впору мир в бараний рог свернуть,
Но, проходя порой среди могил,
Мне хочется землёй свою посыпать грудь.
Бежит по телефонным проводам
Заплывший сонным бредом шёпот слов.
Бросаясь с визгом радости к ногам,
Как псина, я всегда встречать готов
Рассвет,
Ещё один из многих тыщ!
Хмельное солнце, выпив ночь с вином,
За тучами, как гнойный жёлтый прыщ,
Болит и нарывает янтарём!
16. 11. 08
TV-SHIT
Эй, телевизор, плесни в меня грязь!
Я хочу быть, как ты, – бездушным,
чтобы мне человечья бездумная мразь
отдалась и была послушна.
Эра моя, как обшарпанный хлам,
отойдёт во времён глубины.
И лишь ты, монитор, Водолея сынам
щекотать будешь рабьи спины.
Ящик Пандоры проплачен и вскрыт:
все хлебнут цифрового яда.
Ты теперь – интерес, развлеченье и быт
для голодного злого стада.
К чёрту искусство – утробная блажь!
Больше лозунгов, брани, срама!
Как мечты воплотить, проведёт инструктаж
под фанфары и гул реклама.
Жизнь не похожа на телеэфир,
сколько б рупор его не славил.
Настоящий – изрядно потрёпанный – мир
вне форматов, клише и правил.
Слушай же, я оглашу приговор!
Пусть антенные внемлют уши!
Ты – отпетый мошенник, обманщик и вор,
обчищающий наши души!
19. 03. 09
* * *
Тупой холод
покрытых льдом мозгов планеты
довел сердце моё
до точки равнодушия.
Я перестал чтить традиции и верить в приметы,
никому ничего не доказывая,
никого не слушая...
... Всё дозволено...
Тебе, полублялюбимая...
24. 05. 09
* * *
Пусть плюются обидники пылью погоста –
Всем был заказан с рождения гроб.
Спой колыбельную песнь Холокоста
Ряду беременных жизнью утроб.
Я не буду за здравие красной луны
Опрокидывать стопку небелой горячки.
Мы с тобой за пустыми словами вольны
Прятать каждый свои синяки и болячки.
Женя часто говорил, что не этой планетой жив. Когда я сделала эту работу, показала Евгену и не хотела признаваться, что это он, Женя сразу раскусил. Тема космоса была ему близка. К стихотворению "Реанимация".
РЕАНИМАЦИЯ
Я не знаю, ты спишь или нет,
и роятся ль под кумполом сны
о скоплениях звёзд и планетах.
Открыл я глаза. Мой скелет
пробуждён. Ему стали видны
твои блики на всех силуэтах.
Проросли во мне лимфоузлы,
и сосуды стянулись в маршрут
кровеносной системы.
Глаза различают углы,
мои лёгкие воздуха ждут,
чтобы вспомнило горло фонемы.
Ты, наверное, скрыта в листве.
Я иду по следам твоих ног,
разбивая пространство на части.
В привыкшей ко сну голове
заиграл электрический ток,
обнажая мой скипетр страсти.
Обратившись сознанием в слух,
я впервые нутром ощутил
глубину тишины децибела,
как если бы тень повторила мой дух,
наплевав на движенье светил
и презрев геометрию тела.
Ты не знаешь, я сплю или нет,
ведь твой спрятанный временный мир
лабиринты возводит и множит.
Но знают орбиты планет,
словно заданный свой ориентир,
что отверг я забвенье и ожил.
Обнуляется счётчик времён,
сквозь которые я проживал
и рождался со скоростью звука.
Отныне и я наделён
заключающим жизнь в интервал
механизмом сердечного стука.
КОЛЛАПС
Я предстал перед тобой, в чём был:
В туберкулёзном ожерелье на груди,
В словах, накрученных на бигуди,
Иного нет – я ничего не скрыл.
Осень сшила мне кафтан турецкий,
На нём украшенный богато пеплом ворот.
Я щеголял в нём, радуясь по-детски,
Тому, что мир мой был по шву распорот.
Зимний перебор гитарных струн
Сливался с дымом, кашлем, смехом, плеском вин.
В чаду веселья я был не один:
Христос плясал с Аидом, пел Перун.
Пояс затянув весной потуже,
Приняв на грудь бойцовский дух, восторг и солод,
Я сыпался ко всем, кому был нужен,
Чтоб разделить любовь, тоску и голод.
Лето не написано – и я
Застыл во времени, прижав к груди
Слова, навитые на бигуди,
И бусы Коха.
19. 05. 2010
КУКУШКА
«Тебе пора завязывать, – сказала она, –
ты уже давно не маленький мальчик».
Я молчал. Что ей прозрачность стаканного дна
и никотиновый рай сигаретных пачек?
Она настаивает: «Нужно завязывать».
Всё реже балует меня своим смехом,
а сама путает звёзды со стразами
и любовь – с тем, что называют успехом.
Она же – то вся горит, то холодна, как лёд.
В глазах – секс и материнская ласка.
Для кого-то она кукует, мне же поёт,
вдохновляя на жизнь и вгоняя в краску.
Она говорит: «Тебя вылечит творчество,
таблетки, аспирин и чай горячий.
Всё твоё огромное одиночество –
бутафория, глупость и чушь собачья».
Я стою, пошатываясь. Меня мажет.
Молчу, как безъязыкий разбойник, и жду,
когда она мне улыбнётся и скажет:
«Ложись спать. Лучше я завтра к тебе приду».
Июль, 2011
ВСПЫШКА
Знаешь, ты красива...
Не так, как хороша пустота,
когда вермут и дешёвое пиво
текут по уголкам рта.
Нет, в тебе иное:
неумолимая жажда сна,
революция в период застоя
и запертый Сатана.
Все мои подруги –
волшебны. Но у райских менял
на одни твои надбровные дуги
я всех бы их разменял.
Звоном своих рёбер
Адам встречает, склеив скелет,
повторенье в тебе Евиных бёдер
впервые за тысячу лет.
В мире очень много
разбросанных вслепую дорог.
Я прошу у всемогущего Бога
свести их у твоих ног.
Вдруг случится пьяным
брести мне, врезываясь во мрак, –
приведёт к тебе, увитый бурьяном,
на ощупь неровный шаг.
Дальше – будь, что будет.
Признаться, мне не плохо ничуть.
Ты меня вышлешь и выбьешься в люди.
Я справлюсь уж как-нибудь.
Да, хоть ты красива,
не ту я выбрал, выбран не той –
меня вермут и дешёвое пиво
смешали на жизнь с пустотой.
Август, 2011
КУКОЛКА
Сомневайся, таись и скрывайся,
положенье вещей или Бог тебя спрячут.
Погляди, за стеклянным окошком девайса
каждый верит во что-то своё – наудачу.
Сомневайся... быть может, и воздух отравлен,
и желтуха сразила осеннюю рощу,
всё равно – мимо запертых ставен,
в капюшоне таясь, пробирайся на ощупь.
Если вдруг и заденут тебя ненароком,
разбудив за забором собаку цепную,
значит, кто-то напуган Всевидящим Оком
и, скрываясь, тут бродит вслепую.
Промолчи. Ты успеешь себя обнаружить,
заразив расстояния собственным следом,
а пока пусть чужим отражениям в лужах
будет следующий шаг твой неведом.
Лишь однажды, пробившись сквозь сети волокон
электронных, стерев имена свои, лица,
ты отбросишь стеснявший движения кокон,
перестанешь молчать и таиться.
КОГДА МЕНЯ ИГНОРИРУЮТ
Если у вас есть железки корон
На седых головах.
Если я для вас – прах,
Брошенный в урну початый гондон;
Если душа ко мне ТАК не лежит,
Положив её ЭДАК – тем паче.
Если я – жёлтый, сухой гепатит
Вашей печени красно-горячей;
Если вы в сердце храните Содом,
А у сердца таскаете план,
Презираете мутный стакан,
Напоённый дешёвым вином;
Если горите отвагой пустой,
Наколов тарабарских тату;
Если для вас я патрон холостой,
Говорящий хлопком в пустоту;
Если я вашей конфеты обёртка,
Если веду я вас к краху...
То, какого же черта?!?!?!
Идите ВЫ на х*й!!!
То, какого же черта!?
Пошли вы все на х*й!
Хотя, всем пох*й...
ДЕРЕВНЯ
Всё рушится в зловещем «впереди»...
Природу уж давно в асфальт вкатали,
И я один, лохматый, посреди –
Стою в тоске средь варварских развалин.
Горит деревня в розовом дыму,
Вокруг стволы и пни – лесная каша.
Зачем же, как болезный, не пойму,
Я черпаком взрыхляю высь и квашу.
А небо ль мне колодезь дорогой?!
Прости, Иисус, нечаянно я, сдуру –
Не смел я утоляться той водой,
Когда случалось жарить политуру.
Я прохожу у сбитого крыльца
Давным-давно скосившейся сторожки.
В окне хочу увидеть свет лица,
А не черты обросшей чьей-то рожи.
Вдали видна нехоженая доль,
На ней, как будто наважденье взгляду,
Овечка – человеческая боль,
А с нею вместе Бог ступает рядом...
Горит деревня в розовом дыму,
Вокруг вповал стволы – лесная каша.
Зачем же, как болезный, не пойму,
Я черпаком взрыхляю синь и квашу...
ЛИСТОК
Оглушённый асфальтовой пылью листок
Вместо тысячи солнечных бешеных песен
Слышит запах подошвы резиновых ног
Да контейнеров мусорных сладкую плесень.
Рассекречен витрин ядовитый сигнал
Голодранцами, чтящими вина и солод.
А я таю в пустом отраженье зеркал,
Утоляя майянский ведический голод.
Сколько ещё, к каблукам прилипая,
Будет листок мой купаться в пыли!?
Луч горизонта к зелёному краю
Вынесет щепок моих корабли...
Смерть – не увечье, не одр, не пепел:
Что нам её окровавленный лик,
Если изгибы девических чресел
Снова прорезал младенческий крик?!
СУМАСШЕДШИЕ ЧЕРТИ И Я
Сумасшедшие белые черти!
Вам Мария до трепета рада –
Ведь мы сами распятием чертим
У гробницы параграфы ада.
Растащите меня на запчасти,
Сумасшедшие белые черти!
Я, банально, на левом запястье
Не хочу слушать лезвие смерти.
Вас хулят, но не стоит – не верьте...
Мы бахвалимся скомканным миром.
Сумасшедшие белые черти,
Напомаджте зрачки моим мирром,
Чтоб не видел я фосфор на лицах
На танцующих углей концерте...
Двадцать лет не могу я родиться,
Сумасшедшие белые черти...
* * *
В нашем мире циничном, животном,
Средь людских примитивных интриг
Я слоняюсь товаром добротным
В переулках заброшенных книг.
Здесь блуждает, как странник незрячий,
Потерявший надежду Христос.
Его больше не бьют и не прячут –
На него нынче кончился спрос.
Осыпаясь сиреневой пылью,
Ветер свищет в потёмках страниц.
Я живу тут придуманной былью
В голой патоке пьяных девиц.
Опрокинуто небо в колодец
Громыхающих пепельных туч.
Я писака – никчёмный уродец.
Мой язык не красив и не жгуч.
Каждый вечер, спускаясь в подъезде
По ступенькам, заляпанным тьмой,
Я надеюсь, что в небе созвездье
Мне укажет дорогу домой.
* * *
Я в руках катаю запах хлеба,
В поле мой шалаш средь чёрных меж.
Проплывают на колесах неба
Облака, как свадебный кортеж.
Я дышу теплом осенней чащи,
Что стихов на волю льёт листву.
Осыпайтесь же вы, листья, чаще
На дурную голову мою.
Утро в петушиной перекличке
Алой тканью застилает земь,
Зажигает солнечные спички,
Освещая выцветший плетень.
Отчего же в городе безумном
Для себя я места не найду?..
Оттого, что в дымном свете лунном
Злой асфальт сминает лебеду.
Я бы мог стать городским повесой
И прельщать раскрашенный гламур,
Чтоб заставить с лживым интересом
Наблюдать за мной продажных дур.
Но к чему? Мне хорошо на воле!
Хоть кто хошь меня сейчас спроси:
«Чем родное полюбилось поле?»
Я отвечу: «Кротостью Руси!»
* * *
Не запятнанный страшным грехом,
Я у пропасти чёрной стою,
А над нею Святая с крестом
Говорит, что я буду в раю.
«Не ступай, и помилует Бог,
У престола его будешь ты
Не рождённых вынянчивать крох
И растить полевые цветы.
Ты узнаешь, как месяц красив
В нашей райской обители звёзд,
Как роняет он ягоды слив
Вместо грустных сиреневых слёз».
Я у пропасти чёрной стою,
Внемля голосу этой Святой,
Но не трогает душу мою
Её райский блаженный покой.
Я люблю деревенскую даль,
Молодую кудрявую рожь,
И сосущую сердце печаль –
Беспокойную русскую дрожь.
В Божьей выси средь звёздной пыли
Коромыслом мой месяц висит.
Мне приятнее видеть с земли
Красоту его белых ланит.
Мне не страшен в аду сатана,
Да и рая не нужно, клянусь!
За спиною родная страна,
За спиною Священная Русь!
ЛАБИРИНТ
Вокруг зеркала. Я среди отражений
своих? Или я отражение
мира в квадрате стекла?
И на смерти меня Бог не женит,
и жизнь приняла положение
комнат в четыре угла.
Со всеми тащить мне с базарного торга
домой равнодушие дьявола,
сердца холодный металл...
А когда-то и я от восторга,
читая «Собаке Качалова»,
слёзные сопли жевал.
В мечтах и желаньях ничем я не связан,
судьба моим маршем не правила
в ритме текущего дня.
Но я будто кому-то обязан,
сплошные законы и правила
пестуют с детства меня.
Система не знает имён и фамилий;
мы в ней заблудились без компаса,
ходим тропами калек,
а японских волков истребили,
чтоб перед крушением космоса
в рай не попал человек.
Свободу свою измеряю я в литрах,
мне время – стальная конструкция,
руки – сплетение вен...
Надоело бродить в лабиринтах.
Мне срочно нужна революция
перегородок и стен.
ДЕЛИРИЙ
Каждый вечер совершается праздник полов.
Мужчины и женщины стонут в постелях попарно.
А я закатываюсь за гребни домов.
И солнце со мной солидарно.
Горизонт меня выплюнул вместе с зарёй
на небесный пупок христианского брюха.
Здесь тучи разродились библейской водой.
Я дождь этот слушал в пол-уха.
Мне был голос. Он звал ошалело туда,
где разум поёт в галактическом свете,
где теплом сочится лимонная звезда,
а души – бессмертные дети.
Были запахи, призраки, звуки, тона,
намекавшие мне, что и в мире есть дыры,
в которых мы можем жить сквозь времена,
не покидая квартиры.
Скоро утро. И все полутени убудут.
И тронется время, что на ночь застыло.
Солнце начнёт предаваться рассветному блуду.
И я, заодно со светилом.
АНТИВИРУС
Запустил программу самоуничтожения –
поставил чайник – пора уже что-то выпить.
Наплевать теперь на почести и унижения.
...А когда-то давно боялся угрей и сыпи.
Всё же страшно бывает, когда мыслишь себя вне круга.
Ты – конечен, и мир без тебя справится.
Это в природе ничто не может быть друг без друга,
от тебя же системе легко избавиться.
За окном президент подметает улицу,
принимает товар в магазине, водит маршрутку,
это он, тот студент, что стоит у пивной и сутулится –
президент, снимает на час проститутку.
И не всё ли равно, как зовут тебя... имя и отчество...
Лишь запомни, что греческий бог это пьянство,
что еврейский – любовь, а ты – одиночество,
обращённое в вечности в непостоянство.
Закипает. Пора уже вымокнуть в чае,
не думать о завтрашнем дне, времени вялотекущем.
Звуки замкнулись в себе. Гаснущий солнечный шар означает,
что программа запущена.
Я ПЬЮ ОТРАВУ
Я стоял на краю,
допивая отраву свою
за братьев и за сестру.
Что мне боль от обид,
если в каждом из них не горит
тот огнь, что нужен костру.
Я отдам все сучки,
зажигалку, бумагу, кремень,
чтоб пламя рождало dance!
Пусть мы все – дураки,
что встречают хандру и мигрень,
как нужный нам всем баланс.
В винегрете систем
для чего все мы здесь и зачем?
Пусты Вселенной холсты.
Ты глядишь в зеркала:
в них угли и седая зола,
вокруг же тебя – цветы.
Где же импульс, мой друг?
Где величье весомых заслуг,
забытых самим тобой?
Так проснись же с утра,
и пойми, наконец, что пора
отраву допить и – в бой!
Мир вокруг – только тлен;
преходящая вечность гангрен
на теле, что правит пир.
Но души красота
в состоянье рождать неспроста
другой совершенно мир.
Я стоял на краю,
допивая отраву свою
за братьев и за сестру.
И над пропастью той,
что прикидывалась пустотой,
я встретил в бреду зарю...
ЕЙ
Гони меня, хоть к черту на кулички –
мне пох*й – понимаешь? – пох*й.
Я пью вино, курю – всё по привычке,
пусть хорошо тебе, пусть плохо...
Ты ешь таблетки против грусти, сплина,
ты веришь в чары «тайных обществ»,
я – кожу заводного апельсина
снимаю с тех, кто сердцем проще.
В твоих речах оценочные ноты
скользят по каждому предмету,
а мне противны лозунги до рвоты,
что делят надвое планету.
Ты о животной твари точишь лясы,
мол, за убой скота обидно,
а я опять жую говяжье мясо,
и мне не жалко, мне не стыдно.
Ты никогда не справишься с собою
и с чередой своих депрессий.
Мне легче, я же не зову, не ною.
Мне пох*й, кто меня повесит.
ОТРЫВКИ
«А-ля, у-лю», – так говорила мать,
когда последний поезд уходил.
Я верил, что могу его догнать,
стирая жопой краску с рельсовых перил.
Оранжевая девка обнажилась
и спряталась под шёлк, состроив мину.
А у меня всю ночь на члене билась жила –
я проклинал себя и медицину.
С Буонарроти как-то я ваял
бомжа, что бородой к своей груди прирос.
А получился бешеный шакал,
которого с руки кормил Христос.
Не быть мне цельным, слаженным, прямым, конечным –
всё это ткани ханжеской обшивки.
Я оставляю в каждом, мною встреченном,
души контрадикторные отрывки.
* * *
Послушай, я буду сегодня честен,
Как всякий уставший ползти вперёд.
Не будет ни музык тебе, ни песен:
Скорее, наоборот.
Простой разговор по душам, родная.
Когда-то я был так наивен и мал,
Что не было ада во мне и рая –
Я позже о них узнал.
И мир тогда не был настолько гибок,
Что в нём становилось мне тесно так,
Мне душно теперь от моих ошибок.
Ты – солнце, а я – дурак.
Но кто тут, скажи, зарекаться станет,
Мол, выбранный жизненный путь верней,
Чем уготованный пьяному Ване
Иль Васе, что всех трезвей.
Немало я времени сжёг, истратил
На чушь, на безумный угар и спесь,
Но я и сейчас по ночам в кровати
Думаю – кто я есть?
Ещё лишь одно молодое тело,
Способное горсти копеек ради
Срабатывать силы в доход и дело
Какого-нибудь «дяди»?
А, может быть, я ничего не значу
Под куполом наших с тобой небес,
И мной оплатили счета и сдачу
Тому, кто тут жить полез?
Вопросов рождается много ночью,
Но редкий находится тут ответ.
Но мне совершенно известно точно,
Что ты – самый яркий свет.
Послушай, я честен с тобой, родная,
Во все наши дни я был счастлив всласть,
И если я буду стоять у края,
Лишь ты мне не дашь упасть.
ВРАЩЕНИЕ
От груды камней ничего не осталось – время пришло.
Я умер в тебе. Мне написано там же родиться.
У тебя есть крыло, у меня есть крыло,
вместе, считай, уже птица.
Луна в совершенстве владеет искусством
морочить умы:
мы двинуты наглухо, снова сбегаем из клетки;
к чёрту врачей и туда же таблетки,
не ждём приближенья зимы –
мы охвачены чувством.
Ты видела ясно, как лёгкая поступь
вращает планету:
прозрачна земля, и ты ходишь по звёздам –
мы видели вместе всё это.
Так пой мне, на голос пойду
на уверенных двух полусогнутых.
Если родился инкогнито на скотобойне,
то имя и дух
я с тобой обрету в тридесятом году.
ДРУГУ ПОТОК
Здравствуй, мой друг, как ты?
Вот тебе письмо,
отвечаю, здесь нет соплей.
Давай, налей;
нам зимний ступор пусть и спутал карты,
рассчитывай на солнечный огонь и не взрослей.
И я с тобой, тогда мы сможем пересечь экватор
и выйти к югу,
влюбиться в тамошних горячих дам.
Какой-то чёрт купил права на лунный кратер,
а нам,
нам нечего доказывать друг другу.
Братик, у императора на всех нас глаз не хватит;
ныряй в себя как водолаз –
душа одна
хранит сто тысяч тайн в обхвате,
не бойся, снизу по-сту-чат,
когда достигнешь дна.
Я не стою ломанного гроша,
ведь грош бесценен.
Меня бросало в дрожь,
когда я, как гончар, лепил стихи на сцене
и подавал из них напиться,
но всем им было мало, и уже тогда
я понял, отчего стареют лица:
их старят не года, а жажда.
Такое чувство, что каждый,
кто назвался мне воскресшим,
по сути не был ни мессией, ни Иешуа.
И каждый, кто нахваливал мне жизнь,
украдкой – сверху вниз – считает этажи.
Не буду нагнетать, я обещал.
У нас всё ровно –
по пробитой лампочке, по ручке
однажды мы дойдем до ручки
и вылезем на свет.
По нашим щам
никто не выкупит, какой десяток лет
мы разменяли – третий? Пятый?
Бей в барабаны и танцуй,
пока не подковали пятки,
не научили двум вещам:
обманывать себя и врать другим.
Смотри в мои глаза – в них есть азарт
и пламя;
мне для того, чтобы летать, не нужен херувим,
чтоб вечно жить – не нужен камень
философский –
я есть, и всё тут.
Незачем гадать.
Умрёшь – начнешь опять сначала.
Ты передай пилоту:
взрослые подростки, уложив детей в кровать,
ждут приземления
на дымной ряби Беломорканала...
Шумит листва, течёт огонь, горит вода,
плеяды звёзд на скатерти стола.
Что не дописано – дойдет изустно
по радио ступеней и перил.
Такое чувство, что я полюбил.
На этот раз – подкожно.
* * *
Не выдержав несовершенства себя и мира,
закрыл я очи.
Прости мне, мама.
Я не работа, я не машина, я не квартира.
Авва, Отче!
Наши тусовки на Западной Поляне. Психоделика. (Татьяна, Хахол, Орёл, Женя.)
ИЗ ЧЕРНОВИКОВ
* * *
Послушайте, это не ежегодный же хэппи бёздэй,
это история странствий и встреч, встреч и странствий.
Бывает, с мест своих срываются звёзды
и блуждают в холодном пространстве.
За каждой из двух сорвавшихся звёзд
тянется след
из родителей, друзей, мечтаний, и грёз,
и прожитых лет.
Однажды всем этим звёздам становится одиноко
и даже тесно,
да так, что ещё чуть-чуть и быть беде.
Тут главное – вспомнить, зачем вы срывались с места:
для того, чтоб себя подарить другой звезде.
И не скажет никто вам,
что будет после такой вот встречи:
яркая вспышка на небе или новая звёздная россыпь.
В этот по меркам Вселенной особенный вечер
только у этих двух звёзд ответы на все вопросы.
* * *
Больше нет строгого режима, нет
одиночных камер и не будет весны.
Отпет последний покойник – колокол замер –
плоть недвижима.
Нечего переходить: поле в бурьяне –
жизнь не прожить.
Молочные змеи уже не живут в кальяне...
* * *
Это как появиться на свет
с врождённым пороком сердца,
как
влюбиться в страну в прошлой жизни,
а любить её – в этой.
Это как ощущать родство (а не просто соседство)
с каждой живой душой и, конечно, планетой.
Это как зарядить пистолет
холостыми – на всякий случай:
может, женщины, может – дети…
или бог не поймёт.
* * *
Я раздвигаю границы времени,
Беру откат назад.
Где-то в застенках отцовского семени
Я – чей-то младший брат.
* * *
Всё будет хорошо – мир канет в бездну,
В которую глядел он тыщи лет,
И я вслед за душой его исчезну
С полос космических газет.
* * *
Полны утрат на свете белом
Подводный мир и мир на суше.
Один своё теряет тело,
Другой теряет свою душу
Каков итог любой борьбы
В век тишины и песнопений?
Весь мир в клещах одной судьбы
Волк и цветок, дурак и гений.
* * *
Ты разбазарил себя. Всё ближе последний день.
И только одиночество влачит твоя тень.
Ты жаждешь праздника, ты жаждешь веселья, но
твоя душа уже давно хочет выйти в окно.
БЕСПОЛЕЗНЫЕ ЛЮДИ
Когда после долгого сна ты
вдруг начинаешь
улавливать сердцем одно за другим
проявления этого мира,
слова прекращают вмещаться в квадраты
бумажных листов, электронных устройств –
их «окон», в которых не видно Эмпира.
РЭП
(тексты в соавторстве с Александром Орловым)
* * *
Делились мыслями мы с тобой,
Как и ранами нашими ранними.
Теперь прошлое за кормой,
Ну, так отправляйся вместе с ним в дальнее
Плаванье.
Волнами укрой старый мир,
И пусть примет дно время ушедшее, но
Я всё равно на плаву,
Нет, я не одинок,
И штормы с ветрами вынесут меня на песок.
Образ твой за горизонтами,
А я в душе сменил военный фронт на мир.
Пошли не сразу мы путями разными,
Но я побрёл за звёздами, а ты за стразами.
Взгляд вперёд по восходящей линии,
Волны времени вымели меня, я теперь без имени,
В минувших днях ты не ищи меня,
Во мне нет ничего, что нельзя было бы поменять.
Голыми руками разгребая пепел
Путей, я знаю, что отыщу тот, что светел.
Среди бесчисленного множества людей на планете
Я единственный за свой завтрашний день в ответе.
МОЯ СТРАНА
Кто-то даёт отделу ЧК наводки,
А кто-то с утра уже пьян и наскребает на водку.
Одна не может оплатить услуг ЖКХ,
Другой сливает деньги в ганджубас и ловит «ха-ха».
И пятёрка остающихся в мире частей
Слишком далека,
Чтобы свалить и ждать хороших новостей.
А воли народа хватило на память Рода –
Ремонта дорога теперь ждёт от Перуна и Даждьбога.
Головы дураков забиты стабильным окладом,
Временем застоя, когда всё дышит на ладан.
И не стоит извиняться за потопы,
Встретимся потом мы, после жизни –
Ты и утонувшие холопы.
Эта страна, как рана на теле тирана,
Будет гангреной поздно или рано.
Потому что даже биороботы могут восстать...
Широка река, и так же манят огни,
Велика страна, моя страна – внутри.
На разорванных страницах истории
Пылилась на полках, думала: «Ну, кто же меня вспомнит?»
В пустой комнате, в жгучей темноте
Государство засыпало на параграфе 7.
Семьями на митинги, с транспарантами-викингами.
Побольше «Путинки», на входе ноги вытри!
Петли – неверным, без лиц со скверной.
Кукловоды заседают за красными стенами.
Каждый убит и удут:
Здесь только по закону ни чего не продают,
Но кони за кормом бегут.
Розги и плети, на х*й насаженные дети...
Здесь до сих пор отсидевшие в авторитете.
Сдавленный воздух железобетонных лесов,
Двери в светлые умы закрыты на засов.
И выпивая чашу правды горькую до дна,
Я понимаю, что это всё моя страна.
НЕ ИЩИ МЕНЯ
Не ищи меня там, где когда-то я был в щи,
Я не спартанец был, меня не уложишь на щит.
И не ищи, если я просил меня найти,
Я лишь до дома такой дойду, дальше нам не по пути.
Не ищи меня даже в пропущенных звонках,
Я такой примерный парень только на словах.
На свой страх и риск пытался сам себя найти,
Но ничего не нашёл, пурр... извини.
Поднимись повыше, поищи-ка меня там,
Среди масс толпы убитых найди того, кто не в хлам.
Опустись теперь пониже, найди одного,
Кто среди трезвых лежит один упоротый в говно.
Найдешь? Да ты врёшь, чистой воды тут пи*дёжь,
Меня, как ни крути, пойми, никогда не обретёшь.
Колкий, как ёж, небритый, но всем очень приятный,
Не ищи меня, особенно в день зарплаты.
Ты не найдешь меня, слышишь, там – дальше, выше всевышнего,
Там, где нет меня, – там нет ничего лишнего!
Не ищи меня в пространстве сети Интернета,
Вне меня давно третья от Солнца планета,
Не ищи меня в границах души и скелета,
Перестань уже искать там, где меня давно нету.
За горизонтами комнат меня когда-нибудь вспомнят
Как человека без имени, потому не ищи меня.
В прошлом и будущем – буду богат или нищ –
Безвозвратном, чарующем – у вершин или самых днищ.
Ты не найдёшь меня в море, не сыщешь на причале,
Я не в конце пути и уж точно не в начале.
Отраженья в зеркалах меня не узнавали даже,
В любую погоду, во всех местах твой поиск не был важен.
Всё потому, что останется между нами.
И ты не найдёшь меня даже за этими словами.
И космоса мало станет, искать если перестанешь.
Закрой глаза, и прочь – за стены обиталищ.
ТРАГЕДИЯ БОГА
Ты оставил меня, мой единственный сын,
И твою колыбель разобрали на доски.
В мире взрослых полусогнутых спин
Ты картины бытия превращаешь в наброски.
Ты забыл меня среди железных игрушек
И пластмассовых войн за умирающий мир.
Во Вселенной своей буду музыку слушать –
Ты не вспомнишь меня в уюте тёплых квартир.
Город твой выделяет генетический пепел,
Лишь достойный на нём справляет скромный пир.
Твой нагой король на галстук шею повесил,
Потянулся к солнцу и залаял, как пёс.
Он оставил свой трон среди поломанных кресел –
Ты поверил в него, когда немного подрос.
Ведь со мной остаются только пьяные дети,
Что не чувствуют страха, засыпая на рассвете.
Я читаю им сказки о скорости звука,
Гадаю по звёздам на ладонях их рук,
А ты, как бродячая беременная сука,
Тащишь утробу сквозь ветер злых вьюг.
Мои пьяные дети улетают всё дальше,
Им становится мало Млечного пути,
А ты и не вспомнишь о том, кем был раньше, –
Тебе ведь до них никогда не дорасти.
Зашторь свои окна, закрой свои двери,
Прислушайся к сердцу – оно же не бьётся,
Не любит, не плачет, не ждёт, не смеётся.
Оно ни во что уже больше не верит.
А помнишь, заря была солнцем брюхата,
И ты принимал у неё красные роды,
И новорождённый пространство палаты
Взрывал огнедышащим криком свободы.
Изначально картина задумывалась как иллюстрация к "Сладкому дыму" Loc-Doga. Много обсуждали, Женя был идейным автором работы, эти образы описывал он.
ТАНЕЦ У КРАЯ
ТАМ, ГДЕ ВЕЧНОСТЬ И ПУСТОТА...
Откройте…
Генри Шрапнель изуродовал миллионы своим изобретением 1803 года. Каждый день, видя перед собой эту дверь, я понимаю, что Генри, наверное, спустился с небес и изуродовал её... бирюзой. Русское название – «бирюза» – происходит от персидского фирузе (пируз) – «победа», «победитель». Шрапнель жаждал победы?
Остановитесь...
Слышали мускусный запах? Не то... Может быть, ветросплетение луговых цветов в ваших ноздрях? Тоже – нет...
Слушать и слышать – разные вещи. Это – благовоние животного и человеческого недержания. Отступники ряда небезызвестных конфессий познали здесь тайну творения фимиама экскрементов.
Шаг за шагом...
Обляпанные тьмой перегоревшей лампочки ступени ведут туда, но Tabula Rasa под ступнями каждого шага. Забыв всё, во что вы некогда верили, можно продолжать движение вверх. Вы – Tabula Rasa, ищущая своего графита.
Войдите...
Хаос, доведённый до крайней точки упорядоченности, отголосицирует: разрушение – это форма творения. Нигде и никогда вызываемое таким хаосом отвращение не было настолько ложно, как здесь. Рваные постеры, тарелки с изображением детей дошкольного возраста или с таинственными орнаментами, полуобвалившиеся обои, охотник на вампиров во всём своём брутальном величии, обнажённые девушки в масле против солнечного загара, потрепанная штанина джинсов, свисающая с дверцы осевшего на правую ножку шкафа, кусок ДСП, глядящий на вас уголком своей обломанной свободы из-под кровати, зеркало, показывающее вас такими, какие вы есть, – единственный экземпляр в мире (!); загадка трюмной жизни тёплых кроватей и многое другое – заставит вас восхищаться этой упорядоченностью хаоса...
Вы...
Уверены в себе? Восхищаетесь твёрдостью и непоколебимостью своих взглядов? Бросьте, здесь это не действует. Цитадель творчества и стагнации созидания – неприятность куда серьёзнее, чем грязь под ногтями... Здесь – материалист и идеалист, пантеист и ортодокс, светская львица (вроде Собчак) и аскет, трезвенник и алкоголик, развратный блудник и девственница – приносят с собой Tabula Rasa... Пустота здесь наполняется вечностью, а вечность пустотой. Это одно и то же? Третий рейх без Холокоста проиграл бы со счётом 6 000 000 : 0... Холокост без Гитлера – это гей-парад без телевизионной трансляции.
Здесь дарквейв дышит парами бензола, варган ест бананы, а рэп – самосовершенствуется под чавканье за обедом голодных чревоугодников и косные, бородатые шутки о вечном... Айс? Только, когда спишь на полу, и морозный ветер из приоткрытой двери балкона щекочет полуобнажённое тело...
«У нас есть воображение – этим мы отличаемся от стада».
Спасибо, уважаемый Ганнибал Лектор.
Он улетел, но обещал вернуться...
Никто из вас, покинув это место, не скажет себе: «Я снова буду здесь». Может быть, вы никогда не вернётесь, но ваше Ка будет тосковать по этому месту, как раб по кнуту и прянику своего хозяина. Помните, что Ка – это вы, а значит вы – раб «здесь», раб вечности и пустоты...
Уходите?..
Генри Шрапнель – победил. Он создал воистину величайшие бирюзовые врата Евразийских Земель, Земель бессмертия, вечности и пустоты – 12 кв. метров... Пенза, Западная Поляна, Попова, 8а, третий подъезд, кв. 24, комната 122.
ЗАМЕТКИ
* * *
Все красивые женщины рано или поздно хватаются за голову, за волосы, за всё, что уходит. Это не остановить. Хватайтесь за собственные зрачки. Они скажут много больше о вашем прощании.
11 января 2014
* * *
21 – 23 июля были с братьями в городе Пскове. Навещали наших неравнодушных друзей: они ездят по стране и формируют духовное ополчение. Посмотрели город и обговорили попутно важное для всех нас дело. Город крайне захрамован, что не могло не обрадовать сердце и глаз. Соборов и церквей в Пскове много, и большинство их – памятники архитектуры. Под псковским небом рассыпаны не только православные сооружения. Здесь найдут место помолчать и отвести душу католики, старообрядцы и протестанты. Недалеко от одного из таких – Климентовского монастыря – рядом с Ольгинской набережной, смотрели квартиру, слушали риелтора. Парню не больше 25. Видно, что работает недавно, говорит заученно, даёт характеристики: метраж, этаж, отделка, в общем, предлагает жилплощадь – и только. Будто сам не живёт в квартире.
Вы встречали таких: часто на вокзале, в очередях, иногда в кафе, на страницах кумиров, на лавочке в парке, среди обращённых друзей и знакомых. Они предлагают единение во Христе и спасение через систему характеристик – положи ходить в церковь на службу, держи иконки у изголовья, повторяй заученную молитву. Жилая площадь в 49 квадратов, санузел – смежный, солнечная сторона, пластиковые окна, полугодовой ремонт-косметика.
Ага, очень интересно.
Риелтор продавал квартиру, забыв включить в предложение город: добродушные жители, отзывчивые соседи и удобные локации – школа и детский сад в 10 минутах, крупный продуктовый магазин и остановка под боком, великолепная набережная для вечерних прогулок и уютное кафе для детей и взрослых.
Так и с Богом. Что предлагают нам, кроме бдений, постов и молений? Отсутствие страха во всём, покой и добро в сердце, настоящие отношения с людьми, основанные на уважении и любви, полнота жизни и осмысленность действий, практический результат и плоды усилий, в конце концов Царствие Небесное с молочными реками, на берегу которых можно проводить целую вечность в ладах с собой и Богом.
P. S. А в предлагаемой квартире, кстати, было не убрано.
6 августа 2014
* * *
Бог производит всего два выстрела – на поражение и контрольный. Первой пулей ты оглушён, стоишь и смотришь оторопело на величие и ослепительную красоту обиталища, ещё только смутно представляя, во имя чего: озолоченные купола, белый камень и мозаический сюжет внутри или грандиозное строение из красного кирпича с врезанными под темя колоколами...Ты захвачен врасплох, поражён.
Выстрел два – контрольный, в сердце. Маленькое отверстие, в которое проникает Господь, и остаётся. Свет струится, и ты направляешь его, приложив три сложенных пальца к своей груди.
17 августа 2014
* * *
Все мы любим поругать что-нибудь и кого-нибудь, и так реализуем свой учительский фрагмент личности, я думаю. Поругать можно, но вопрос: зачем? Автор поста – безликий герой-разоблачитель, а учителя часто связаны административным иерархическим контролем. И если директор выше не пытался, не хотел отстоять свою самостоятельность выбора и своих подопечных, то причем здесь ватничество юных россиян – вопрос. А война против Запада – это индивидуальная ментальная программа каждого. Кто-то зависает на ней пожизненно, и кто-то дальше идёт. Ей не 20 и не 100 лет…
* * *
Есть такая яркая метафора. Когда воспитываешь ребёнка, смотришь в него, как в зеркало, а он в тебя. Обоюдный просмотр, взаимное узнавание, раскрытие полноты. Сочная, да, красивая метафора. Если у тебя больше десятка детей, то ты рискуешь превратиться в Повелителя мух. Просто торчишь на палке огромной свиной головой, а на острове дети смотрят в первобытные отражения друг друга, им весело, кстати. Тут не до метафор. Лучше не задерживаться идолком, а прорастать в Спасителя островитян. Спасителя Малибу.
22 сентября 2014
ТАНЕЦ У КРАЯ ЗДОРОВОЙ ПСИХИКИ
Я не был болен, но мир вокруг меня сонливо выкашливал осень, проводя рукой по сухому жёлтому лицу и снимая надоевшую чесотку. Природа угасала, и это чувствовалось во всём: движение жизни замедлилось, у неба почти не прощупывался пульс – всё вокруг дышало слабостью и забвением.
Стены больницы были далеко позади, а значит, мне ничего не угрожало, я был здоров. Измороженный мелким дождём приятель Люк ждал меня на остановке, в нетерпении переступая с ноги на ногу…
– Ну, наконец-то! Пока ты отлёживался в больничке, вышел «ананасовый экспресс»; опускаешь полколпака!.. и всё, я вчера даже до галюнов, – он, буквально, кричал на меня, вращая воспалёнными красными глазами и вбирая в свои расширенные зрачки всего меня целиком. – Я даже не понимал, где находился… может, попробуешь пышечку?
На минуту меня отвлекла смена рекламного ролика на одном из рядышковых щитов. С четырёхугольной громадины смотрела женщина с заплаканными глазами. К ней подошёл суровый мужчина в очках, в белом халате и что-то прошептал осторожно на ухо. Женщина теряет сознание, на экране появляется строчка: «Твоё сексуальное здоровье требует бдительности. Задумайся, пока не поздно. Реабилитационный центр поддержки венерических больных».
– Ты что, псих? После обострения завязал даже с сигаретами.
Люк разразился бессовестным и совершенно дичайшим смехом.
– А-а-а, прихватило? О здоровье, штоль, вспомнил? Ну, давай, давай… подумаешь.
Два молодых человека, которым не дашь и двадцати пяти, встали вне очереди на маршрутное такси. В руке у каждого томилось по банке взрывного горячительного коктейля, а на майке одного из двух красовалась надпись: «Я – русский, значит – трезвый».
– Знал бы ты «ананас», понял бы, что такое «голова перекрыта», – Люк снял один наушник, и всё равно получалось, будто он кричит в меня. – Под эту музыку я готов умереть прямо сейчас!
Не слабо его тряхануло, думал я с тоской и белой завистью, глядя на Люка. Готовность к смерти наверняка сейчас кажется ему всепоглощающей и настоящей, но она – временна, кроме того, ни о какой здоровой работе психики в этот момент говорить не приходится. На такое способна сильнейшая химия или культурно выращенная «травка».
– Смотри, мне же ничего, сколько уже курю, организм сам восстанавливается, мутит слегка, но ничего не болит.
Подъехала наша маршрутка.
– На вокзал?
– Сначала до общаги, потом на вокзал и домой, – ответил я.
Строго говоря, мы двинулись не к общежитию, а к обыкновенной жилой «хрущёвке», наполненной под завязку комнатами на общей кухне. Их населял самый пёстрый контингент из всех, что мне приходилось встречать. Здесь – наивные студентки, что стоят по вечерам на лестничной площадке за никотиновым сеансом и предаются мечтам об удачном замужестве, и подростки, прогуливающие уроки и пары, и обчищающие все окрестные аптеки на предмет пипеток, инженеры и простые работящие парни, выпускники вузов, алкоголики, медсёстры и молодые сотрудники полиции, музыканты-слесари и безработные поэты в задымленных кухнях, рисковые автомобилисты и уравновешенные спортсмены-любители, занимающие свой досуг книгами или Интернетом, – здесь можно было найти кого угодно.
Подъезд был загаженным и тёмным настолько, что мы с Люком пробирались ко второму этажу на ощупь, зажав носы. Входная дверь в секцию комнат была незапертой, и мы быстро оказались на кухне, потонувшей в сгустках табачного дыма, плеске вин и размеренной беседе, прерывающейся изредка сдержанным кашлем.
– Привет, ребята, – мы поздоровались с тремя молодыми людьми в «домашнем».
– Давно выписали? Присоединишься? – спросил меня тот, что сидел у окна. Он работает на местной автомойке и любит в выпадающие на неделю «окна» расслабиться дома за вермутом и дорогими сигаретами.
– Только что, практически, вот, нет, не буду…
Я не успел договорить, как кто-то сзади с силой рванул меня за плечо.
– Барев, брат! Выздоровел, наконец! Как чувствуешь себя?
Меня заключила в свои объятия стихия здоровых крепких мышц.
– Привет, Йорик… – я опешил, но было приятно. – Да, хорошо, выписали, теперь диета, у тебя как?
– Нормально! – он сиял, он почти всегда сиял. – Сейчас в зал собираюсь, позаниматься, пойдешь?
– Нет, пока что, домой уезжаю. «Поменьше вредной еды, никаких сигарет или веществ, минимум физических упражнений» – повторял я про себя рекомендации из официальной выписки.
– А, понятно, – Йорик всегда и ко всему относился с пониманием, как человек, находящийся в полном согласии с собой и со всеми окружающими. – А эти тут с утра бухают, – и указал на уже осоловевшего парня, сидящего у окна. – То пьют, то курят… делать им вообще нечего. Да это и понятно, – он уже обращался не к кому-то конкретно, но сразу ко всему пространству. – Отработал, семьи нет, детей нет, деньги получил, ешь «Роллтоны», делать нечего, можно напиться. Не важно, сколько раз ты откажешься выпить или закурить, важнее – есть ли у тебя смысл или идея, ради которой ты можешь сказать «нет» один раз. Стимула нет у людей. А когда появляется, то поздно уже или проблем с телом и мозгами не оберёшься. А потом всё – конец, и ничего не оставил после себя.
Закончил он, как всегда, на грустной ноте… светлой, но грустной.
Я уже почти собрал вещи, как в комнату влетел Люк и начал тараторить: «Неплохо я себе там наскрёб ещё на один, ты едешь? Я с тобой поеду, там брат двоюродный подбил «зелёной» хорошей, поехали-поехали на электричке!»
До нужной станции мы не добрались. В одном из вагонов повстречали старого знакомого. Он снимал давным-давно комнату в секции по соседству со мной, ему понадобились однажды деньги, и продал он свой ноутбук за бесценок одному бессовестному торгашу. С тех пор мы прозвали его Серёгой-Ноутбуком, он не обижался. Выяснилось, что работает Сергей в Москве, на стройке, что «давно не виделись, и вообще, слезем на другой станции и поедем по сёлам, машина уже ждёт». Люк поначалу мялся, но Ноутбук заверил его, что найдётся ничуть не «слабее», а то и «мощнее»… Аргумент, определивший дальнейший путь.
Серёгина «шестёрка» шумела, выла, скрежетала, но в итоге довезла нас до нужного села. Припарковавшись у одного из бревенчатых домов, мы вылезли из машины. Люк закурил. Сергей нырнул в дом.
– Ты будешь? – спросил меня двусмысленно Люк.
– Нет, – ответил я. – Так она – не химия даже, считай, не вреднее фастфуда…
– Нет.
Было нелегко. После обострения я оказался под перекрёстным огнём. С одной стороны, молодёжь, нацеленная в сегодня, в сиюминутные удовольствия, в радость бытия, молодёжь, которой незачем думать о завтрашнем дне или поколении, идущем следом, незачем моделировать себя как будущих профессионалов, отцов, матерей, как энергичных, здоровых мужчин и дам, молодёжь, которой не страшны болезни или отказавший орган; которую не взять дешёвыми рекламными пугалками и наставлениями «старых маразматиков» о вреде того или иного продукта, которая вбирает в себя весь внешний мир, совершенно игнорируя гибель внутреннего. Целая психоимперия здоровых эмоций и желания жить и созидать рушится в тот момент, когда молодые люди засыпают пресытившимися. С другой стороны – все те, что обрели цель, стимул, смысл в чём угодно: в детях, творчестве, любимой работе, семье, активной жизненной позиции; обрели осознанность и даже привычку думать о себе завтрашнем, не подвергать себя бесконечным атакам вируса, попадающего в человека через каналы СМИ, через сигаретную трубочку, горлышко бутылки, «сарафанное радио», через пункты быстрого питания или «бульбулятор»; такие люди обрели смысл, не избегли смерти, но продлевают жизнь ради времени, наполненного содержанием.
Я же был где-то посередине – с кризисом смыслов и не готовый вести тот образ жизни, который выберу сам. Именно с этого начинается «гибель империи»…
– Ну что, готовы? – Серёга минул калитку, преодолел лужайку перед домом и подошёл к нам.
– Заряжай! – Люк был в состоянии постоянной готовности.
– Посидим на дорожку и поедем к другу, он в аварию попал недавно, с гипсом лежит, подлечим его, – заключил Сергей.
Уже стемнело, мы сели в машину. Ноутбук развернулся к нам и протянул две самокрутки, набитые чем-то подозрительно пахнущим. Люк взял одну, я – отказался. Салон окутало густым слоем дыма.
– Вот и я не буду… нельзя за рулём, а может, и буду, – посетовал Сергей.
Мы ехали в Городище. Смеху и разговорам в пути не было предела.
– Я так счастлив, – говорил Люк, – как будто ощущаю счастье всей планеты…
– Нормальная, да? – спрашивал Ноутбук, не отвлекаясь от дороги, и получал в ответ одобрительные довольные урчания. Он продолжал, обращаясь ко мне:
– Не, ну, а что? Я любитель настольного тенниса, шарик так и скачет, адово! Но редко… редко играю. Тебе нравится? Никто из друзей не понимает этой игры. Был бы у меня в Городище клуб любителей какой-нибудь, недорогой, чтобы там собирались неравнодушные к теннису и помогали друг другу... А то привычки в коллективе нарабатываются – как вредные, так и полезные. Да вон – бегунов взять, что-то читал недавно, набирают обороты по всей России эти пробежки, но я не любитель трусцового марафона… если бы теннис или хоть какой центр с качалкой, бассейном или залами, оборудованными под любительский экстрим… холодно же в стране у нас, холодно… Дружище в аварию попал недавно, был под этим делом, занесло, не справился… легко отделался, дёшево в прямом смысле. Задвинули бы ему чек на сто тыщ, как от проказы бы бегал… – он закурил сигарету. – Вот курю, и ничего, а как кашлять в пятьдесят лет начну, так в больницу – извольте вылечить, таблетки там разные, сиропы… Копейками отделаюсь. Хронику, чтобы всё прочистить, потребуется побольше денег, а всё равно вылечат, никуда не денутся…
– Во многих странах здоровье дорого обходится людям, смолоду на страховку копят, бегают по утрам, флаги вывешивают, апельсиновый сок пьют и курильщики в загоне, а к закату лет путешествуют по всему миру, получают удовольствие… – вставил я.
– А может, и с планетой прощаются, – подытожил Люк и тут же запахнулся в хохоте.
Мне больше не хотелось разговаривать, я был приятно расслаблен и чувствовал себя хорошо. Мысли, одна за другой, опадали в меня, и, как в осенние листья, я погружал в них свои руки, переворачивал, подбрасывал, устраивал салюты, кое-что поджигал…
Мы рассекали пополам ночную трассу, освещённую грядой красных лампочек по левую и правую сторону. Сплошные и пунктирные змеи уползали под колёса. Пространство салона заключила какая-то неизвестная мне песня. Радио выплёвывало слова: «…любили, строили планы, запивая лекарством, отдавая свои страхи лишь невидимым ветрам. И точно знали – солнце войдет в забытое царство, где бедами с человека ковался великан!». Жирный бит-бас был разбавлен несложной, но приятной рояльной мелодикой…
«Под эту музыку я готов умереть прямо сейчас!»
Что? Кто это сказал?
Статья, которая никогда не попадёт на rap.ru
Одна красивая и умная девушка как-то сказала мне, что живём мы всего один раз, и любой наш выбор не отягощён последствиями, а поэтому не важен с точки зрения общественного порицания или одобрения. Невыносимо становится, если постоянно задумываться о последствиях выбора.
Современная свобода – это выбор роли. Не наличие типажей, ролей и характеров, а возможность их выбора протяжённостью в бесконечность. Ролевой диапазон невозможно охватить ни пяти чувствами, ни шестым, он представляет собой спираль. Простой пример.
Поэзия или Rap? Поэзия ли Rap? Rap – это Поэзия? Rap или Поэзия? Подмяв под себя орфографическое правило написания заглавных букв, исходя из внутренней энергии русского языка, я обозначил свой собственный выбор по этим вопросам. Я свободен. Что важнее: ритм, техника, подача, мелодика и биты или слова, стиль, грамотный и интересный текст, в который запакована мысль, доведённая с помощью средств языка до гениальной простоты, до восходящей актуальности? Выбирайте сами. Когда я пишу стихи, то ощущаю сопричастность с Дзержинским, Жуковским, Пушкиным, Есениным, Маяковским, Цветаевой, Бродским, Высоцким, Заболоцким, Перминовым, Олегом Грузом (а не Грюндиком и МС Грузом, если вы понимаете, о чём я) и многих других. Когда я порывал «окончательно» с рэпом, в отчаянии, разуверившись в своих силах, и возвращался к нему сквозь перерыв снова, моими невидимыми соучастниками были Бамбата, Nas и 2Pac, «La Coca Nostra», Necro и Eminem, «Trilogy Soldiers», «Dotsfam» и даже этот «не наш» Johnyboy, «Красное Дерево», «2h Company» и Jamal, «Записки Неизвестного», «Кровосток» и Guf, Ассаи, Наггано и Noize MC, «Anacondaz», «25/17» и «Грот» (а не Евсеев и Геращенко, Рустам Аляутдинов и Антон Черняк, Алексеев, Долматов и Новиков, если вы меня понимаете). Любой мой сосед по квартире вполне может считать Руставели из «DotsFam» поэтом, а Перминова рэпером, поэтом Долматова, а Груза беспрецедентным МС; Маршала представителем новой экспериментальной поэзии, а Маяковского – рэпером, опередившим время активного манипулирования бит-линией и речитативом в музыке. Мой сосед свободен... при одном условии. Если допускает мысль, что Ант из «25/17», возможно, вообще считает своим призванием написание музыки, ребята из «Грот», может быть, называют своим делом жизни повышение уровня общечеловеческой солидарности, Антон Шило получает истинное наслаждение лишь от живописи, а МС 1.8 – от диджейнинга и «интегрального подхода» Уилбера. Кто на что тратит больше времени и сил, какому из любимых занятий уделяет больше внимания – вопрос, касающийся только этих людей. Сделав себе имя, они доказали, что, какими бы ни были их убеждения, работать нужно усердно и на совесть, от объективных социально-экономических правил откреститься нельзя, но и действовать исключительно им вопреки – значит идти назад или стоять на месте. Быть лишь прислужником этих правил, ощущая внутреннюю пустоту, или не замечать их вовсе, предпочитая демонстративно обналичивать свой «богатый внутренний мир», – одинаково гибельно. Слушателей и читателей это не касается. Внутренний конфликт автора только на его совести и только ему его разрешать или оставлять «на завтра».
Россия только ещё созревает, всё чаще то тут, то там можно зафиксировать намёки на «знак качества» во внутренней музыкальной индустрии. Чтобы этот феномен, набирающий обороты, не погиб в зачатке, ему нужен обслуживающий хладнокровный, думающий фундаментальный ресурс, и не важно, какого – электронного, печатного или радио формата. Хотя бы начать с электронного. Раз уж авторское право в российском мире рэп-музыки – статус, приносящий дивиденды далеко не всем и не всегда, надо начинать с электронного.
Современная свобода – это только твой выбор, какую роль ты хочешь играть, какие типы поведения использовать. Всё остальное – индивидуальный или/и массовый спрос.
НА ПОСОШОК
Обычно мы все перечитываем отписанное, ну я – точно. Теперь просто пишу как есть – без возврата. В детстве, дошкольном, детский сад и раньше, у меня была забава одна. Я все фотографично помню. Жили в Юнус-Абаде, Ташкент. Третий, кажется, этаж. Бросал с балкона или торца детские игрушки и наблюдал их падение. Заворожённо просто.
Каждая игрушка, будь то пудель, Карлсон или элемент конструктора – падала вниз. Я как загипнотизированный этот полёт наблюдал. Мне это нравилось: как давать урок незнакомым детям, как быть на 1 сентября, как забухать со старыми знакомыми, как поболтать о неважном с коллегами, как разговориться о интересном с людьми – такая тайна что ли. Тайна процесса. Это давно было в голове, взошло недавно. Периодически всплывало раньше. То есть сама эстетика конца, смерти в принципе, со мной с детства. Я бродил по осени как чертов чужестранец, сколько помню себя ребёнком. Меня звали поиграть в игры, а я шел мимо. Вслед звучало: дурак, лентяй, девчонка, балбес и т. д. Что угодно. А мне, сукины вы дети, было по листьям весело гулять! Предаваться чему-то неосознанному, тоске, как бы вы назвали, грусти (в 7 лет). Тут психологи об отделении и выделении бы заговорили. Отчего это? М?
Может и правы. Когда отец уходил от нас, я нисколько его не винил, я мог плакать от того, что все плачут, и это грустно, но мне казался его поступок не осуждаемым, и мучением, что я могу не осуждать его. Мне важно было знать только одно – понимает он, что причинил боль маме и брату с их смыслами верной, традиционной семьи или нет?
Если нет – больно, но ладно. Если да – твой выбор, отец.
Я не знал его. Я не знал никого. Потому что смотрел только на себя и в себя? Да, наверное. Я не Иисус – не образ Христа, чтобы уметь выключать себя и любить всех. Но этот образ – идеал, и он стал вирусом. Себя выключать никто не учит, а учиться самому было невпроворот. Но я точно знал, что любить всех и каждого – правильно. Не выходило со всеми. Но я пытался. Порезал человека? Ушёл от жены? Разработал новый программный код? Не отвечаешь друзьям в ВК? Изменяешь мужу? Плюнула на ребёнка? Где-то интуитивно понимал, что у тебя для поступка веская причина, для тебя – она твоя. За что осуждать? За объём осознания? Психологи, идите в жопу. Я чуял, что твоя причина важна. Другие могли отговорить: чувак, это не настоящее! Дураки, по-доброму, настоящее – это есть то, что стоит внимания сейчас. Сегодня. Поэтому общество поделилось на «Сейчас» и «Вперёд». К тем, кто жил пережитым, примкнул я сам.
Если всё написанное представить уравнением, то получатся две-три формулы с парой-тройкой компонентов. Почему? Рациональность в нашей вашей стране – это роскошь, это нарабатывающаяся государственность правнуков. Поэтому сейчас мы на эмоциях. И я.
(Я бы всех упомянул, но, братья, тихо. Главный же – Бог. Ла-ла-ла.) Всех на поминки. Всех).
P. S. ПОСВЯЩЕНИЯ
Мне срочно нужна революция
перегородок и стен.
Евгений Шувалов
Вера ДОРОШИНА
Взял и примкнул внезапно
к сонму маленьких принцев.
В космос шагнул с трапа –
пошёл до конца, на принцип,
в споре с земным притяженьем.
Теперь ты летишь, Женя,
где-то в поиске тех планет,
где нет перегородок и стен.
Но неисчерпанность тем
требует воплощенья.
Когда ты снова нажмёшь на «play»,
в мире станет чуть-чуть светлее.
Незапятнанный страшным грехом,
Я у пропасти черной стою...
(гр. «Записки Неизвестного»)
...................................................
Не ступай, и помилует Бог,
У престола его будешь ты...
Евгений Шувалов
Владимир ЖУРАВЛЬ
Евгений, ты что? Ты куда? Ты опомнись!
Окошко закрой и чайку завари.
Знать, осень и смерть – безнадёжная помесь.
В окно или в зеркало – выбор, смотри.
Ты выбрал окно, смело, по-башлачёвски,
Недолгий полёт поэтично свершил.
О матери – ладно, ты хоть о причёске
Подумал бы, прежде, чем выйти решил.
Читал ли ты «Голубь в Сантьяго» поэму?
Там тоже герой молодой, как и ты...
Но автор сумел разрешить ту дилемму,
Героя в финале столкнув с высоты.
Прости, я не в курсе этажности дома,
И сколько до неба тебе этажей
Пройти надлежало. Поверь, мне знакомо
То чувство, когда не поётся уже.
Случись бы с тобой мне тогда сговориться,
Я б слово нашёл жизнетворное, но
Я сам до себя не могу дозвониться...
Евгений, продует! Захлопни окно...
Не выдержав несовершенства себя
И мира,
Закрыл я очи.
Прости мне, мама.
Я не работа, я не машина, я не квартира!
Авва, Отче!
Женя Шу
Марина ГЕРАСИМОВА
Искарябал стихами душу –
и в полёт, пустотой окутанный.
Я признать твой уход трушу,
я надеюсь, что что-нибудь путаю.
Но факты гранитны. Тело – трещина...
Смерти нет, эти все – лгут.
Опоздание – СМС той женщины,
чьё слово на рану жгут,
или друга, с которым плечом к плечу
обжигались страстями и небытием этиловым...
Стая бескрылых везде понтится, мол, улечу.
А ты меня кинул помнить, ждать
и ещё цитировать.
Нина СТЁПОЧКИНА
ПРИШЛА БЕДА
Памяти Евгения Шувалова
Не постучав, вползла уже
Угарно-чёрная, большая.
Дышать возможности лишая,
Окно открыла на девятом этаже.
Рождалась и росла она
Средь хаоса и разночтенья,
Средь хитроумного плетенья,
Где демонов и ангелов война.
Сознанья тоненькая нить
Ещё мелькает в полнакала,
А, значит, что не всё пропало.
Помог бы кто-нибудь окно закрыть!
Пенза, 2015
© О. К. Шувалов, 2015
© Т. А. Белозёрова, 2015
Главный редактор Л. И. Терёхина
Редакторы В. А. Дорошина, М. В. Герасимова
Технический редактор А. В. Ануров
Художник Т. А. Белозёрова
Дизайн обложки А. А. Шумилин
Об авторе книги "Поток" Евгении Шувалове
