Враг наш поверженный

 

Великая Отечественная война, как и вся вторая мировая война в целом, отличалась неимоверным ожесточением воюющих сторон. В первую очередь это касается действий противника на оккупированных территориях, особенно действий нацистов (как немцев, так и местных коллаборационистов) на захваченных советских землях.

 

Чинимые зверства превосходили порой все, что в состоянии себе вообразить психически здоровый человек. Потому и отношение к противнику было соответственное. Как к сражающемуся, так, на первых порах, и к поверженному. Подчеркнем, на первых порах.

Судьба германских (и им союзных итальянцев, румын, венгров и проч.) военнопленных долгое время являлись «закрытой» темой. В советское время об этом вообще практически ничего не говорилось. Между тем, она весьма показательна и без ее истории образ победившего государства и, что гораздо важнее, народа-победителя, предстает перед нами далеко неполным.

Едва ли не первый, кто заинтересовался судьбой немецких военнопленных на территории Пензенской области, был краевед, директор средней школы с. Степановка Бессоновского р-на, к. и. н. Виктор Малязев. На одной из научно-практических конференций он представил доклад, посвященный проведенному им опросу очевидцев работы военнопленных на строительстве дороги Москва-Куйбышев.

Малязев сразу отметил, что даже рассылка анкет вызвала и через десятилетия разноречивую реакцию. «Среди писем автору были и такие, в которых данное исследование называлось «делом неблагодарным, позорящем память тех, кто погиб в борьбе с фашизмом».

«Инвалид войны из Трофимовки написал: «Я их ненавидел, как пошлую скотину, потому что в 19 лет я остался на всю жизнь калекой. Ранен был их пулей и осколками. И сейчас ненавижу. То, что они творили, это жуть». «Я и на том свете буду с ними драться» – отвечал другой».

Но большинство ответов были вполне сочувственные. Более того, они вспоминали, как менялось отношение местных жителей к пленным немцам.
 
«Первыми чувствами к пленным были боязнь и любопытство, смешанные с презрением. К счастью для пленных, да и для местного населения, в самом скором времени все было побеждено чувством жалости, а на выкрики в их адрес «фашисты», они отвечали: «Мы не фашисты, мы – люди». А от летевших в их сторону камней они даже не пытались увернуться, «как бы испытывали заслуженную кару».

Одна из жительниц Степановки, по ее признанию, демонстрировала ненависть к пленным при всяком удобном случае, но однажды к ней подошел пожилой немец, всем видом показывая, что хочет поговорить. В ответ на разразившуюся брань он только опустил голову, а когда женщина, выругавшись, попыталась уйти, он остановил ее и протянул несколько фотографий.

На снимках была его семья: жена и дети. Некоторое время они стояли молча, и ненависть исчезла. Жалость местных жителей к пленным не отступала и тогда, когда в села приходили похоронки на родных, пленным подавали и семьи, куда ворвалась беда».

Некоторые местные жители терпимое отношение к пленным объясняли тем, что «они сами были хорошие». Среди сельчан бытовала уверенность, что «озверелых фашистов в живых бы не оставили».

В селе Трофимовка пленный немецкий врач спас ребенка, умиравшего от укуса змеи, после того как это отказался сделать советский военный фельдшер. Надо ли говорить, как изменилось отношение к пленным после этого случая…

Конечно, способствовал налаживанию человеческих отношений «натуральный обмен». Среди вещей, принадлежащих немецким военнопленным, приобретенных музеем истории села Степанова у жителей Трофимовки, Русского Ишима, Садовки, Городища, штык-ножи от немецких карабинов, портсигары, элементы военной формы, знаки различия.

Большинство этих предметов оказалось у местных жителей в результате обмена на продукты питания. К одной из степановских жительниц подошел пленный, когда она копала картошку. Встал на колени, протянул золотое обручальное кольцо, прося за него сто рублей.

«Денег нет» – ответила женщина. «Ну, дайте поесть, а то умру». Отодвинула руку с кольцом и отсыпала полведра картошки. «Целовал руки, – вспоминает она, – помолился, поплакал и ушел».

При наличии личных вещей вначале пленные к милостыне прибегали редко, среди вещей, с которыми они расставались в самом крайнем случае были губные гармошки. Они были у большинства военнопленных.

«Зачем они вам», – спрашивали их. Они отвечали, что гармошки помогают, когда трудно. Одновременно гармошки помогали пленным налаживать контакты с местным населением: целые улицы сбегались слушать импровизированные концерты.

В 90-х годах были изданы воспоминания немецкого военнопленного Карла Хаугера, одна из глав которых носит название, говорящее само за себя ««В лесах под Пензой. Январь – май 1946».

На русский язык ее перевел пензенский журналист Александр Соболев. Вот примечательные фрагменты из нее.

«Надзора за нами почти не было, поэтому мы могли передвигаться свободно. Мы, как и русские, понимали, что в этих глухих местах побег невозможен. Воспользовавшись временной неразберихой, я разжился едой. В близлежащих домах мне дали кусок хлеба, шесть картофелин, и кое-что ещё, чего я никогда не пробовал прежде. «Pirogi» – это такая выпечка с картофелем внутри. Русское фирменное блюдо, которое в добрые времена пекли с мясом».

«Каждая пара военнопленных должна обработать четыре дерева. Деревья валили, распиливали на четырехметровые куски, обрубали ветки, а затем складывали в штабеля размером полтора метра в ширину и четыре в длину. Пинчук подводил нас к выбранным им самим деревьям и говорил: «Четыре штуки – и домой».

Потом он вместе с охранниками усаживался около костра печь картошку. Надо заметить, что у русских довольно простые способы ведения лесного хозяйства. .. наш начальник был хорошим человеком. Он единственный из начальников, кто подкармливал нас сверх нормы, умудряясь добывать для нас консервы на продуктовых складах».

«Провизия в лагерь нередко запаздывала, и мы в течение двух или трёх дней могли оставаться совсем без еды. В таких случаях русские говорили: «Skoro budet…».

Причины бывали разные. К тому же, не все продукты нам доставались, кое-что уходило на чёрный рынок. На этот счёт есть русская поговорка: «Россия большая, а царь далеко».

И в заключение два его высказывания, которые лучше всего характеризуют ситуацию с немецкими военнопленными после войны.

«Во имя исторической правды, я должен сказать, что ни Сталин, ни другие советские лидеры не имели намерения убивать немецких военнопленных или уничтожать их посредством тяжелого труда. Из-за военной разрухи русские просто не могли должным образом содержать орды пленных солдат, которые им пришлось захватить».

«Я лежал около лагерного забора и вдруг услышал, как рядом что-то упало. Приподнявшись, я увидел кусок хлеба. Потом к нам не раз бросали хлеб, яблоки, дыни, тыквы. Мы всей толпой бегали к забору.

Это был один из примеров добросердечия, свойственного русским, особенно женщинам. Такое проявление доброты к поверженному врагу трудно представить у нас в Германии, тем более во времена Гитлера. И это несмотря на все беды, которые принесла наша армия русским, несмотря на ненависть, взращенную войной».

В августе 2013 года в Кузнецке на месте массового захоронения немецких военнопленных был установлен памятный знак. По инициативе и на средства германской стороны, но при активном содействии кузнечан.

Активные шаги по разысканию мест захоронения пленных предприняты в Нижнем Ломове. И это правильно. Невозможно забыть и простить преступления нацизма. Но память обычных людей, затянутых в военную мясорубку, должно почтить. Это только послужит чести народа-победителя.

Максим ДЕНИСОВ

 

«Новая социальная газета», №17, 8 мая 2014 г.
Публикация размещена с разрешения редакции «НСГ».
Адрес редакции «Новой социальной газеты»:
г. Пенза, ул. К. Маркса, 16. Тел./факс.: 56-24-91, 56-42-02, 56-42-04.